Больше всего Вудс волнует то, что сфероид одновременно производит гормоны и реагирует на гормональные сигналы, а это значит, что он способен повторно соединить гормональную петлю. Вот доказательство концепции искусственного яичника, над которым она работала в течение десяти лет. К тому же она считает, что этой способностью обладает каждый яичник – и мой, и ваш.

Даже если оставить в стороне технологию искусственного яичника, эта работа требует от науки переосмысления того, как функционирует человеческий яичник, и того, на что способен женский организм. Телфер, например, поначалу была «абсолютно скептически» настроена по отношению к идее новых яйцеклеток. Однако, после того как в 2009 году китайские ученые очистили стволовые клетки яичников, она решила заново изучить вопрос. Поворотный момент наступил, когда Вудс и Тилли предложили приехать в ее лабораторию в Шотландии со стволовыми клетками яичников. Они оставили ей клетки для культивирования, и она увидела своими глазами, что те активно делятся и создают ооциты. «В тот момент я и подумала: да, в этом что-то есть», – говорит она. В конце концов ее лаборатория выделила сами клетки, и они в соавторстве с Вудс и Тилли опубликовали несколько статей[460].

Теперь Телфер говорит, что для развития этой области необходимы такие ученые, как Вудс и Тилли. «Реальность такова, что иногда есть вещи, которых вы не видите, потому что не смотрите в ту сторону, – считает Телфер. – А это подтолкнуло нас к мысли, что, возможно, надо начать с другой стороны». Хотя она до сих пор не уверена, действительно ли эти клетки участвуют в формировании пула ооцитов в нормальном яичнике, она очень хочет выяснить, какую именно роль они играют.

Такая открытость вселяет надежду в Тилли и Вудс. На данный момент опубликованы десятки статей, доказывающих существование стволовых клеток яичников, а вот работ, пытающихся их опровергнуть, все меньше. Научное сообщество, похоже, наконец-то просыпается. «Медленно, но верно люди подтягиваются», – говорит Тилли.

Мы, женщины, созданы не только для размножения.

Элиз Куртуа, исследователь эндометриоза, Лаборатория Джексона

Глава 7. Регенерация. Матка[461]

Когда доктор Линда Гриффит нащупала уплотнение под левой бретелькой лифчика, у нее замерло сердце. Твердое, как кусок хряща. Может, это киста?[462]

Был январь 2010 года. Линда, 49-летний биоинженер, сидела среди толпы людей в костюмах на конференции по биотехнологиям в Сингапуре. Осознав, что она щупает свои груди в помещении, полном презентабельных мужчин, она выскользнула в туалет и провела более тщательную проверку там. «Нехорошо», – подумала она, разглядывая свою грудь в зеркале. В течение недели она прилетела обратно в США, сделала маммографию, УЗИ и биопсию, и ей поставили диагноз «трижды негативный рак молочной железы»[463] – самая опасная разновидность. Такая опухоль не поддается гормональной терапии и другим формам целенаправленного лечения.

Гриффит собралась с духом. Впереди ее ждал год постоянной усталости, побочных эффектов терапии в виде проблем с ЖКТ и долгих ночей в больнице под капельницей. Но, как ни странно, это был и прекрасный год. Как только она сообщила своему декану о болезни, он дал ей дополнительные двенадцать месяцев творческого отпуска. Друзья и родственники заглядывали в гости, принося открытки, домашнюю еду и выражая поддержку. Когда остриженные светлые волосы Гриффит выпали и пропал румянец со щек, ее уверяли, что она по-прежнему великолепно выглядит. Муж, а по совместительству коллега и содиректор ее лаборатории биоинженерии в Массачусетском технологическом институте, постоянно ее поддерживал.

По сравнению со всем предыдущим опытом Гриффит с заболеваниями репродуктивных органов это было как день и ночь. С момента полового созревания она молча страдала эндометриозом, при котором клетки, подобные клеткам эндометрия (слизистой оболочки матки), разрастаются за ее пределы, а затем, реагируя на гормоны организма, образованная ими ткань утолщается, начинает отторгаться и кровоточить. Рак груди, в отличие от этой загадочной болезни, все признавали и сочувствовали заболевшему. Гриффит любит говорить, что по сравнению с эндометриозом это была легкая прогулка. «Не в прекрасную погоду… а как погулять по парку в грозу, – добавляет она. – Зато люди понимали, что это значит».

Контраст был не только в отношении. Дело в том, как врачи лечили эти две болезни. При раке груди они немедленно сделали биопсию опухоли, проанализировали образец и классифицировали, чтобы подобрать правильное лечение. С помощью анализов проверили наличие простых биомаркеров – рецепторов эстрогена, прогестерона, белка HER2, – которые подсказывали, как опухоль будет прогрессировать и на какую терапию отреагирует. В случае с эндометриозом известных биомаркеров не было, как и надежной системы классификации. И не существовало других вариантов лечения, кроме хирургического вмешательства или подавления гормонов. У обоих вариантов лечения есть серьезные недостатки. «Никаких методов измерения нет», – говорит Гриффит.

Ей надоело слушать, как врачи описывают эндометриоз, опираясь на мифы, а не на научные данные. Она знала, что эту болезнь можно объяснить с точки зрения биологии. Нужно было просто рассматривать матку как она есть: считать ее не мифическим средоточием женственности, а таким же органом, как любой другой, тесно связанным со всем остальным организмом, обменивающимся иммунными и стволовыми клетками и жизненно важными жидкостями. Иными словами, это часть сложной биологической системы. Гриффит была биоинженером, и ее учили мыслить именно так – с точки зрения живых систем, состоящих из взаимосвязанных элементов.

Эндометриоз, как и рак молочной железы, – это не одна конкретная болезнь, а несколько, этакая многоголовая гидра. Чтобы справиться с ним, нужно изучить целую сеть иммунных клеток и то, как вмешательство в одном месте может повлиять на все остальное. Гриффит начала обсуждать со своим мужем, доктором Дугом Лауффенбургером, который более десяти лет изучал рак молочной железы, как применить аналогичный подход к классификации пациентов с эндометриозом.

В течение следующего года Гриффит проводила лабораторные совещания на больничной койке между сеансами химиотерапии, руководя лабораторией в процессе поиска сетей молекулярных маркеров у пациенток с эндометриозом. «Мы в корне изменили свои рабочие совещания[464], – говорит доктор Николь Дойл, в то время научный сотрудник лаборатории Гриффит. – Мы просто приходили к ней на химиотерапию и сидели там. Болезнь должна была подстроиться под ее жизнь, а не наоборот».

Команда Гриффит начала с анализа перитонеальной жидкости, находящейся внутри брюшной полости, где обычно появляются очаги эндометриоза[465]. Ученые определили сети воспалительных маркеров и, опираясь на них, выделили группу пациенток, которые испытывали более сильные боли и более серьезные проблемы с фертильностью. В 2014 году они опубликовали первое исследование, где предложили способ классификации эндометриоза на подтипы, – первый шаг в создании классификации, аналог которой уже существовал для рака молочной железы[466].