Моя нижняя губа начинает дрожать, я сама уже ничего не вижу. Звонит телефон. Я его роняю, учителя помогают поднять трубку.

— Оленька, всё хорошо, я уже еду, ты, главное, спокойнее, — говорит мне Тихонов. — Я заберу тебя, и мы поедем к ней.

Он отключается, наверное, за рулём. А я как в тумане.

— А в медпункте в это время ещё плановые прививки ставили, — пожимает плечами Ритина первая учительница, начинает туда-сюда ходить. — Врачи скорой помощи, приехавшие по вызову, определили, что у ребенка отёк гортани, вызванный аллергической реакцией. А наша медсестра сказала, что вид Маргариты ей не показался болезненным. А дальше не до медсестры было.

— Я не понимаю, что с ней?

— Ваша девочка, похоже, страдает аллергией на запахи. Вы ремонт, что ли, при ней никогда не делали?

— Нет. Хотели, но отец её всегда был против, тянул. Так что только до моей беременности.

— А я всегда говорила: это беспредел, что

медпункт работает до четырёх, хотя есть школьники, которые учатся до шести, — возмущается незнакомая мне родительница, неподалеку одевающая своего ребенка. — Кабинет часто на замке: медсестра бегает из одной школы в другую, а то и уходит в первой половине дня на планерки и совещания.

Но все эти люди перестают существовать, когда в просвете двери появляется Лёша. Он сгребает меня в объятия и, забыв обо всем на свете, начинает уговаривать. Но я хочу к дочери. Умоляю его ехать скорее. Он ведёт меня к машине, спокойно и подробно рассказывая, что именно сейчас происходит с Маргариткой в больнице. У врачей в данный момент первостепенная задача изучить аллергологический статус, выявить причины, по которым у маленькой пациентки развилось такое состояние. Для этого используют панели аллергенов: частицы опасного вещества под строгим контролем вводят в организм и изучают реакцию. Чтобы подобное не повторилось.

Я быстро-быстро киваю головой, но успокаиваюсь, только увидев в палате на койке свою дочку. Она выглядит так же, как выглядела утром, когда я привела её в школу, это немного успокаивает. Целую её, обнимаю, долго не могу перестать жаться к ней. Моя маленькая, сладенькая девочка. Я заставляю её подвинуться и забираюсь к ней на кровать, так мы и лежим, прильнув друг к другу.

— Я так испугалась, мама, хорошо что дядя Лёша был со мной. Он спас меня, мама. С ним мне не было страшно, ни капельки. А ещё, когда штуку эту ставили, — показывает она катетер в руке, — дядя Лёша меня отвлекал, и я вообще не боялась, вот ни разу.

— Хорошо. — Глажу её ладошку, а сама сопли на кулак наматываю.

— А ещё вчера, я не хотела тебе рассказывать, — она приподнимает своего зайца, у которого почему-то нет одного уха, — у меня старшеклассники Пончика отобрали и издевались над ним. Дядя Лёша забрал и сказал, что вырвет им уши точно так же, — хихикнув, — если они хоть раз ко мне и моему Пончику сунутся.

Я тоже смеюсь, но сквозь слёзы, верчу зайца в руках.

— А ещё он всегда помогает мне рюкзак дотащить, если тяжёлый и форма. Ты уходишь, а он на этаже доносит. И с формой, если я долго копаюсь, а он в это время за ключами на вахте, всегда мне из кучи курток и пакетов мою сумку достаёт. Как-то шнурки завязал, я ведь так и не умею, я чуть не грохнулась.

Улыбаюсь и глажу её, глажу.

— А ещё он хорошо играет в монополию и делает вкусную яичницу, и мне нравится ходить стрелять в парк. Но я не хотела это рассказывать.

— А почему не хотела? — не могу сдержать слёз и поджимаю губы, продолжая перебирать её волосы.

— Мне казалось, что если я не буду выгонять его, ну или говорить всякие плохие вещи, то я как будто ну… ну больше не люблю папу.

Я прижимаю её ещё крепче и, уткнувшись в макушку носом, жмурюсь со всей силы.

— Золотце, папа никогда не подумает, будто ты не любишь его. Папа навсегда папа.

— Мама, нас в школе учат, что есть плохие люди и хорошие, — запрокидывает она голову, заглядывая мне в лицо, — мне кажется, что дядя Лёша хороший.

* * *

Мы с Лёшей уходим из больницы, когда туда приезжает Иван. Он смотрит на нас как на врагов народа. Что-то шипит о том, что я безмозглая и ещё пожалею о неумении предохраняться. И что, мол, я старшую дочь не люблю и не умею за ней присматривать, куда мне ещё один ребёнок. Естественно, бывший уже в курсе моей беременности и нежелания делать аборт. Сестра с мужем постарались.

За все свои слова он почти что охватывает от Лёши. От перелома носа его спасает только то, что я вовремя влезаю между ними.

Маргаритку врачи оставляют до утра в больнице, потому что хотят убедиться, что с ней всё будет в порядке. Мы едем на наше съёмное жилье.

— Спасибо тебе большое за Риту.

— Это мой долг, как педагога. — Заносит вещи в квартиру Лёша.

Моя улыбка немного меркнет, вот же упрямый баран. Чайлдфри доморощенный. Не верю. Не каждый мужчина способен на такие старания. Блин, да родные отцы о своих детях часто меньше заботятся.

Отвернувшись, смотрю по сторонам, стыдно за бардак и отсутствие еды, раньше я никогда себе такого не позволяла.

— Я тебе помогу. — Разувается он, моет руки в ванной, закатывает рукава рубашки и идёт на кухню.

Разбирает посуду. Ставит на плиту чайник.

— Лёш. —Опираюсь о косяк двери, немного болит голова, чувствуется общая слабость. — Человек, не желающий размножаться, не будет вытворять те подвиги, что сегодня совершил ты.

— В школе мы отвечаем за детей. — Трёт он губкой посуду, а я делаю шаг и сажусь за кухонный стол. — Сделать тебе чаю?

Киваю в ответ.

— Я твой мужчина и обязан делать то, что для тебя лучше. Спасти того, кто для тебя важен, — мой долг.

— То есть это не потому, что ты уже сам привязался к моей дочери и просто испугался за неё?

— Нет, Оль, я не люблю детей. Я уже говорил об этом. Мне нравится жить для себя, заниматься сексом, ходить по ресторанам и гулять