он склонялся, как говорили во времена его голодного военного времени, к тому, что «лучше получить полбуханки черного хлеба, чем не получить буханку белого». Война поумерила его честолюбие, он не гнушался мнением других, к тому же старшего инспектора Кифера он считал человеком не только умным, но и практичным, умеющим находить интересные варианты.

— Франц, мы с вами давно знаем друг друга, мы наедине, без посторонних ушей, давайте будем откровенны. Что нам дает эта ситуация? Вы сами за какой вариант развития? Действуем или наблюдаем?

— Герр Шрубберс, я член вашей команды, и если мы примем неправильное решение, то меня вышвырнут с волчьим билетом так же, как и вас. Я не строю иллюзий, что меня возьмут в новую команду на повышение. Нет, просто на наше место придут другие люди. Но я бы все-таки рискнул. Выход на арабских террористов, представляющих реальную силу не только в Азии, но и в Европе, того стоит. Мы покажем результат и перед министерством, и перед комиссией бундестага.

Кифер сделал паузу и уже другим, более проникновенным голосом добавил:

— И еще, шеф. Побывав там, наш агент сможет сообщить координаты учебного лагеря, может быть, даже не одного. Вы сможете передать их кое-кому из американцев, а они сделают подарок израильтянам, и те быстро с ними разберутся.

Это был рискованный ход. Тем самым инспектор показывал шефу, что знает, на кого работает Шрубберс. По сути, это была вербовка.

Хорст сразу напрягся:

— Что вы имеете в виду?

— Двадцать французов, которых арестовала и расстреляла ваша команда в сорок четвертом. Практически всех ваших сослуживцев из СС, кого удалось поймать, французы повесили, но вас англичане им не выдали и довольно быстро отпустили, даже помогли стать судьей.

Шрубберс внешне оставался спокоен, но лицо его побелело, и карандаш в руках предательски хрустнул. Инспектор все правильно рассчитал. Если будут жертвы и всплывет, что сотрудники контрразведки не только знали, но и принимали участие в грабежах, то свалить все только на Кифера теперь не получится. У него есть серьезный компромат на руководителя бюро.

— К нам в госпиталь на лечение приехал капитан, — опустив голову, начал Хорст тихим, извиняющимся голосом, — расслабился, напился местного кальвадоса и изнасиловал местную четырнадцатилетнюю девчонку. Военная полиция все замяла, так как его родственник был какой-то шишкой в штабе. Но отец и брат девочки выследили офицера и свернули ему голову — якобы несчастный случай, упал спьяну в овраг. Но нашлись свидетели, и пришел приказ за смерть офицера СС расстрелять двадцать заложников из числа мирных жителей. Я не стрелял. Приговор исполнил караульный взвод.

— Герр Шрубберс, не мне вас судить. Будь я постарше, я был бы там рядом с вами и так же выполнял бы приказы.

— Это правило вербовки. После того как ты успешно провел мероприятие, показал свою власть, обязательно надо успокоить объект, показать, что вы с ним теперь связаны, вы заодно. Кифер прикрыл свой тыл, теперь можно будет выпускать Урбаха на дело.

Юрген снова навестил Щуку. Тот встретил его уже гораздо приветливее, чем прежде. Во всяком случае, в дверях теперь не маячил его верзила.

— Щука, признайся, что ты ждал меня и скучал? — шутливо начал Краузе. Уголовник мелко захихикал:

— Конечно, ты же человек деловой. Что для тебя обрез и пистолет? Так, для разбега. Что, пошли серьезные дела и надо что-то посолиднее? И конечно, подороже? — Он назидательно погрозил пальцем собеседнику.

Посетитель не стал отвечать на провокационный вопрос.

— А если и так, что ты можешь предложить для серьезного дела?

— Только для тебя где-то пылится модель НК54. Знаешь, что это такое?

— Так обозначается изделие фирмы Heckler & Koch, по принятой классификации, пятерка означает, что это автомат, а четверка — что сделан он под пистолетный патрон к «парабеллуму». Вещь известная, но в руках я ее не держал.

— Разбираешься, молодец! Игрушка, а не машинка, — стал нахваливать продавец. — Вес всего два с половиной килограмма. Пушинка. Длина семьдесят сантиметров. Легко скрывается под курткой. Магазин на пятнадцать, есть на тридцать патронов. Очень удобная вещь. И стоит всего две тысячи марок.

— За две тысячи ты мне дашь в придачу два рожка на пятнадцать патронов, сотню патронов и ручную гранату.

— А граната тебе зачем? — удивился уголовник.

— Я же сказал, в подарок от продавца. Тебе что, две тысячи не нужны?

Конечно, все пошло не так, как планировалось. Вернее, так, но не совсем. В отделение банка на Виттенбергплац, немного нервничая, зашел Андреас, огляделся, вышел во двор, подал сигнал, натянул шапку с прорезями и, размахивая пистолетом, влетел в банк. Но в дверях возникла заминка. Пожилая супружеская пара как раз собиралась выходить. Они столкнулись с налетчиком. Бодер невольно затормозил, но в спину его уже мощно толкнул с разбега Питер. Они всей кучей ввалились в зал. Крепкий, суховатый старик, не разобрав, стал орать на Андреаса. Пришлось сунуть ему под нос «беретту». Старик сразу отскочил, прикрывая собой жену. Страха в его глазах не было, очевидно, дед прошел хорошую обкатку на войне, и только жалобные вопли жены удержали его от того, чтобы дать ответ соплякам.

— Всем на пол! Это ограбление! На пол! Лежать! — на два голоса заорали Бодер и Урбах.

Но упрямый дед стоял на их пути, как дуб. Глядя на него, не спешили падать на пол и остальные трое посетителей.

Ситуация складывалась трагично. Старика надо было ломать, тогда сломаются и остальные. Положение спас Малер. Он заскочил последним и точно оценил, что заложник не дрогнул под дулами двух направленных на него стволов пистолета и автомата. Тогда он для острастки бабахнул в потолок из обреза. Сверху посыпалась штукатурка, резко запахло порохом. Дед нехотя отступил к стене, остальные тут же упали на пол.

— Мы не тронем вас и ваши деньги! Мы «Группа Красной Армии», — орал Бодер, разбрасывая листовки. — Мы заберем деньги, которые украдены у вас продажным правительством и ненасытными банкирами. Деньги пойдут на свержение власти жуликов и олигархов!

— Тогда другое дело, — примирительно заявил старик.

Видимо, он побоялся, что будут отнимать его деньги. Он легко присел на корточки возле стены, рядом с растянувшейся на полу своей старухой,