— Выходит, ты и навёл? – пробурчал Хома. – А еще товарищ назывался.

— О, знатно у тебя голос изменился, — покрутил головой нечертов чёрт. – А я-то что? И в мыслях не было наводить! Откуда я знал, что вы в Бабайку направитесь? Да и что смыслу наводить? За вами по следам так и шли.

— Кто? Эта толстуха, что ли? – заворчала панночка.

— Я, — призналась гостья. – Заинтересовали вы меня. Дай, думаю, познакомлюсь. Но к Дидьковой Каплыци чуть опоздала. Там с мостом этакая ерунда приключилась…

— Чего надо? – спросил Хома, уже не скрывая пистолет в руке.

— Имею хорошее предложение, — не дрогнула дебелым лицом тетка. – В эмиграцию хотите?

— Чего?! — взъярилась на неведомое оскорбленье вспыльчивая Хеленка.

— Так, молот на место сунула! – по-атамански рявкнула гостья. – Не люблю! И пистоль убери, казак. И что за люди?! Что им не скажи, то ушибить норовят, то из пулемета, то и вообще дихлофосом прыскают. Уймитесь и послушайте.

— Отчего мы тебя слушать должны? – спросил Хома, взводя курок пистолета.

— Оттого…

Вставать с лавки гостья не стала, но перед оторопевшими хозяевами этакая галерея вальяжно сидящих персон промелькнула, что тут не только у полумёртвого, но и у самого покойного из покойных очи вылупятся. И бабы на лавке сидели – молодые, старые, красивые и не очень, королевского вида и уж столь курвячьего, что и на Козьем Болоте таких кошмаров не встретишь. Мужи мелькнули: бродяжьего и лыцарского вида, кто в доспехах, кто в куцых свитках с пёстрыми удавками на шеях, то толстые, то худые, то безглазые… Нежити и нечисти тоже дань была отдана: чудища со щупальцами, шерстястые, копытастые, многорукие и сисястые. Под конец такой отъявленный чёрт промелькнул, да с такими завидными, выгнутыми до потолка рогами, что даже Анчес икнул в превеликом потрясении…

— Ну, говорить станете? Или кого интереснее позвать? – спросила гостья-оборотень, превращаясь в мирного вида тетку, отчего-то наряженную в недлинную красную куртку. После промелькнувшей невидали эта пани средних лет увела мысли ошалевших хозяев к истинной благожелательности, и то почтительное чувство ни золоченые пуговицы, ни галуны странного наряда уже не могли поколебать.

— Так отчего не поговорить, — пробормотал Хома. – Мы и сразу-то с полной готовностью…

— А вы, пани, из каких демонов будете? – робко спросила Хеленка.

— Из редких, — многозначительно намекнула гостья. – Морские мы. Реликтовые. Потом расскажу, если захотите. А пока по делу…

Релихтовая объяснила суть предлагаемого договора. На формальностях не настаивала: можно просто по рукам ударить, можно и в письменном виде заключить. Грамоткам и контрактам Хома по понятным причинам не особо доверял, но тут давали выбор. Да и что полумёртвым людям терять? Но все ж страшновато было решиться…

— Вы поразмыслите, — намекнула гостья, поднимаясь. – Мы торопить не будем, так, компаньерос-кобельерос? Может, у вас дела какие, или ремонт завершить хотите. Вполне разумно хату с прибылью было б перепродать. Или для своих оставить. Места тут приятные. Жить бы я здесь не стала, но отчего и не погостевать иной раз?

Полумёртвые переглянулись.

— Мы подумаем, — пробормотала панночка. – Дела бы завершить. Мы уж собирались…

— Я бы помог, — подал голос Анчес. – Нехорошо долги за спиной оставлять.

— На том и порешим. Заеду вскорости, — молвила гостья. – Хотела Киев посмотреть, пока палёной резиной не пропах. Славный говорят, город. А вы не тяните. Отпуск-то у меня не бесконечный.

— Так постойте же! – возмутился Хома. – А пообедать?! Или мы басурмане какие?!

— Вот точно же! – поддержала Хеленка. – Я ж карасей нажарила.

— В сметане? – насторожилась гостья. – Тогда обижать не стану, чуть перекусим на дорожку. Лошадку-то нашу найдется, чем накормить?

***

Стегали дождевые струи серые воды Днепра, как с ночи начали, так не этим днем и кончат. Осень сползла на прибрежную кручу, грузно уселась под густо-темными низкими небесами. Ох и плотно устроилась, до самого снега так просидит.

По скользкой тропке, вьющейся меж вековых деревьев теснящихся на склоне, брело чудовище. Прихрамывало, оскальзывалось босыми стопами – левая, культяпая нога, держала хуже. Холодная дождевые струи стекали по худым плечам, покрытым лишь ветхим мешком, с грубыми прорехами для рук да головы. Шаги оставляли на раскисшей тропке розовые, а то и красные пятна – точно вишневый сок кому-то в голову взбрело здесь давить. Истекало Чудовище и дождевой водой, и кровью, почти в равной мере…

Если кто думает, что полумёртвые создания боли не чуют, так то глубокое заблуждение. Просто со временем любая боль становиться привычной, как нытье застарелого гнилого зуба. Пусть хоть и размером во все тело гниёт тот зуб. Порой Чудовище в отчаянии кричало в ночную тьму. Днём опасалось – хутора и села были не так далеко, пугались воя люди, облавы устраивали. Тогда приходилось уплывать в реку. Чудовище не могло утонуть, как не могло и умереть иным способом. Бросаться с кручи, удавливаться, лежать под водой днями и ночами – всё было испробовано. Умереть не получалось. Жить тоже не выходило.

Чудовище пряталось в прибрежных ярах, в почти непролазных