Я прошептала так тихо, как только могла:

– Марджори, иди уже, пожалуйста. Просто вставай и вперед. Подальше от них. Я повишу у тебя на спине. Пошли? – Я ощущала невероятное бессилие, и мне хотелось оказаться как можно дальше от обоих родителей.

Сестра ответила мне так же шепотом:

– Позже. Обещаю.

Мама сказала:

– Я поговорю с Мерри. И буду с ней, чтобы защитить ее.

– Хватит, Сара. Признай хоть раз, что это выше твоих сил.

– Во всяком случае, это не я вдруг преисполнилась уверенности, что молитвами все само собой разрешится самым чудесным образом!

– Как ты собираешься защищать Мерри? Я серьезно спрашиваю. Рассказывай. Что ты думаешь предпринять? Разве ты не все перепробовала? А о душе Мерри ты не беспокоишься?

– Я как раз беспокоюсь обо всем! Я беспокоюсь, как все происходящее сказывается на Мерри. Если тебя так волнует спасение ее души, пусть отец Уондерли придумает какое-нибудь заклятье для ее защиты. Девочки, уходим. Сейчас.

– Ничего не сработает, если в нас нет веры.

– Господи, Джон! Это звучит, как что-то из диснеевского фильма. Не волнуйся обо мне, я верю, когда нужно.

– Неси меня, Марджори, – произнесла я. Я боялась отпустить ее.

Мама крикнула мне:

– Мерри, слезай с сестры! Она же говорила, что ей нехорошо.

Мама быстренько объяснила, что нас может ожидать во время обряда. Я ее не слушала, нервно расхаживая по комнате Марджори.

Мама остановила меня:

– Мерри, прошу тебя. Ты сводишь меня с ума.

– Извини. – Я направилась к письменному столу Марджори и уселась на ее деревянный стул, который я тихо ненавидела за его полное неудобство. У меня ноги затекали, когда я слишком долго сидела на нем, а потом на меня орали, когда я пыталась избавиться от покалываний, маршируя по комнате.

Марджори лежала в кровати, лицом к закрытой двери. Мама сидела рядом с ней и гладила ей волосы.

Хотя мама выглядела так, будто готова разрыдаться, она продолжила говорить ровным голосом:

– Ты хочешь это обсудить, Марджори? Мне остановить все? Я готова. Только скажи. Все отменим.

Марджори ответила:

– Не поздновато ли уже, мам?

– Нет. Не поздно. Я… Не знаю. Несколько месяцев назад, когда папа впервые заговорил об этом, я была будто бы абсолютно другим человеком, которого я теперь не понимаю совсем. Я не понимаю, как эта другая женщина могла допустить все это, и страшно злюсь на нее. Почему она не сказала просто «нет», когда…

В дверь дважды позвонили. Дзинь-дзынь. Длинный звонок и совсем короткий.

Мама продолжала бормотать. Марджори прервала ее:

– Все нормально, мама. Хватит. Сейчас я этого хочу. Все будет хорошо. Обещаю.

Как я помню, сразу же за звонками в дверь последовали спешные тяжелые шаги вверх по лестнице, потом – перешептывания в коридоре, наконец – стук в дверь Марджори.

– Добрый вечер! Можем заходить?

Я крикнула:

– Нет! Вон отсюда! – Я хотела, чтобы нас с мамой и Марджори оставили навечно в покое в спальне сестры.

– Да, заходите, – прозвучал мамин голос.

В спальню вошли Барри, операторы Дженн и Тони и небольшой батальон технического персонала, толпящийся за их спинами. Заглянув в свои бумаги, Барри поднял глаза.

– Привет, давайте обсудим несколько моментов. Нам нужно перепроверить, что Марджори все еще согласна с проведением экзорцизма в ее спальне, как мы обговаривали ранее.

Марджори кивнула.

– Отлично. Ты у нас кремень. – Затем Барри начал неловко объяснять, что им потребуется еще некоторое время на завершение последних приготовлений.

Мама выругалась и заметила, что у них был на это целый день.

Комнату наводнили бесчисленные помощники Барри с кучей осветительных и звуковых приборов. Какой-то парень принес белые свечи и красивый латунный подсвечник, еще кто-то – здоровенное оловянное распятье и статуэтки Девы Марии. Барри выкрикнул телевизионщикам, что у них на все про все пять минут.

– Может быть, нам вас оставить на пару минут? – язвительно предложила мама, когда один из парней чуть не ударил ее по голове стойкой для микрофона.

– Да нет, не нужно. Хотя, впрочем, идите, если хотите. Вас это устроит?

Марджори сказала:

– Кажется, мне сейчас станет плохо. – Мама заорала, чтобы все немедленно расступились, и вывела сестру в ванную.

Я последовала за ними, но мама захлопнула дверь в ванную перед моим носом. Я подождала в коридоре у двери. Слышался кашель Марджори, который сменился звуком льющейся из крана воды. Я прошла мимо переполненной людьми комнаты Марджори и подошла к перилам, от которых открывался вид на лестницу. Я села на пол и просунула голову между двух балясин. Я так часто делала наутро после Рождества: просыпаясь раньше всех, я разглядывала с этой позиции низ лестницы и холл, освещенный мерцающими огоньками на елке в гостиной.

Папа и отец Уондерли были как раз в гостиной. Я слышала отзвуки их беседы. Холл был залит резким белым светом от лампы с камеры, или, возможно, они поставили спот для интервью перед экзорцизмом.

Барри вывел своих технарей из спальни Марджори. Толпа спустилась вниз. Послышался голос Барри:

– Наверху все готово, отец.

Мама и Марджори еще не вышли из ванной. Я осталась сидеть с головой между балясин. Оператор Тони встал рядом со мной, слегка опираясь на перила. Его камера снимала первый этаж сверху. Я посоветовала ему не наваливаться на хрупкое ограждение, а то оно может сломаться, как часто предупреждал меня папа.

Отец Уондерли первым поднялся по лестнице. На нем было колышущееся белое одеяние поверх черного облачения. Так он выглядел гораздо более крупным и впечатляющим, чем в своих обычных черных рубашке и штанах. Края белого одеяния были украшены кружевом только у щиколоток и воротника. Руки отца Уондерли затерялись где-то в обширных рукавах. На шею он надел пурпурную столу, концы которой спускались ниже колен.

Отца Уондерли сопровождал невысокий священник с глазами-бусинками и запотевшим лбом – это был отец Гевин, который был с ним при нашем первом знакомстве. На отце Гевине были схожее белое облачение и пурпурная стола. В руках у него была красная книга отца Уондерли в кожаном переплете и еще кропильница – металлический сосуд для освященной воды с прилагающейся длинной кистью для разбрызгивания.

Следом за священниками по лестнице поднялся папа. Он шел со сложенными в молитве руками и опущенной головой. На его макушке, которая обычно была скрыта от меня, промелькнула новая проплешина – кружок, напоминавший след от НЛО. Хотя у нас и без того было много причин для беспокойства, я была в шоке от того, что папа потерял столько волос.