День я провела за просмотром телевизора с Кеном. В программе не было моих любимых шоу, поэтому мы в основном пересматривали мультики, которые я уже видела. Мы почти не разговаривали. Я один раз спросила Кена, стоят ли у дома новые протестующие. Он подтвердил это. Точнее, он сказал: «Да, эти отвратительные люди все еще там». Я то и дело засыпала, в ожидании звуков маминой машины и следя за входной дверью. Марджори была одна на втором этаже. Я слышала, как она бродит из одной комнаты в другую, стучит дверями, будто привидение. Я задавалась вопросом, выглядывала ли она наружу, видела ли новых протестующих, читала ли плакаты с посланиями в ее адрес.

Мама и папа вернулись около шести часов вечера. Мама заранее позвонила и предупредила, что они привезут с собой ужин. К их возвращению мы с Марджори уже сидели за кухонным столом в ожидании родителей. Когда они заходили в дом, до меня долетел шепот Марджори, снова предупреждавшей меня, что одержимый – папа.

Мама и папа не разговаривали друг с другом. Они коротко поздоровались с нами. Я старалась не смотреть на них, хотя и была более чем уверена, что они не знают о том, как я стала свидетелем избиения папой протестующего. В особенности я боялась взглянуть на папу, опасаясь увидеть в нем какие-нибудь перемены.

Мама притащила огромный коричневый пакет с китайской едой. Родители расставили на столе одноразовые приборы. Каждый из нас сам выбирал себе блюда из белых картонных коробочек. Папа произнес молитву, которая затянулась дольше обычного. Его состояние можно было охарактеризовать как нечто среднее между сдерживаемым рыданием и злобой до зубовного скрежета. Мы вежливо слушали и ждали, когда он закончит. Тони и Дженн расхаживали по комнате со своими жужжащими камерами, уже давно превратившись для нас в сидящих на стенах комнат мух.

Тарелка Марджори пестрела красками, в отличие от моей, но она особо не ела. Я съела горку белого риса и несколько куриных палочек, приправленных терпко-сладким сливовым соусом, вкус которого я так прочно ассоциирую с той ночью, что, будучи взрослой, теперь стараюсь не есть китайские блюда. Смешно, что я пересмотрела все эпизоды нашего шоу без ощущения, что я заново переживаю психологическую травму, но мне достаточно только подумать о залитом сливовым соусом белом рисе, чтобы сразу сломаться и почувствовать, как меня вновь охватывают волнение и страх, которые могут вернуть меня в тот самый вечер экзорцизма.

По окончании трапезы мама спросила всех, хотим ли мы печенья с предсказаниями. Свое печенье я быстренько разбила на острые как осколки стекла кусочки. Мое предсказание было каким-то банальным жизнеутверждающим афоризмом. Я не помню, что там было написано. Однако я до сих пор помню иероглиф из серии «Учим китайский», который был на оборотной стороне бумажки с предсказанием: шуй значит «вода» по-китайски. Никто больше не притронулся к печеньям, поэтому я позволила себе съесть еще одно. Но второе предсказание я читать не стала и быстренько скомкала бумажку. Марджори меня как-то предупредила, что два предсказания подряд приносят несчастья.

Папа убрал со стола, а башню белых картонных коробочек с остатками еды разместил в холодильнике. Стоя спиной к нам, он объявил, что скоро для совершения экзорцизма прибудет отец Уондерли и что нам пора готовиться. Я не была уверена, в чем должны были состоять эти приготовления, но пошла в маленький санузел рядом с кухней и сполоснула свои липкие пальцы. Когда я вернулась на кухню, мама и папа сидели за столом с опущенными головами. Я подошла к Марджори и обхватила ее сзади за шею. При желании она могла бы встать и потаскать меня на спине, как рюкзачок.

Я шепнула ей прямо в ухо:

– Ты справишься, Марджори.

Она ответила:

– Ты тоже, мартышка.

Мама встала и сказала:

– Пойдем, Марджори. Я поднимусь с тобой.

Папа тоже встал. Он выглядел растерянным.

– Ой, правда, хорошая идея. Мерри и я переговорим с отцом Уондерли, когда он придет. А потом… – Он внезапно затих, не закончив свою мысль.

Я не хотела, чтобы кто-то из них уходил. Я хотела, чтобы они осталась со мной на кухне. Я сказала:

– Давайте все побудем внизу. – Я продолжала держаться за шею Марджори.

Марджори покачала головой. Ее волосы, как перья, пощекотали мне лицо. Сестра заявила:

– Я лучше пойду к себе. Неважно себя чувствую.

– Можно я пойду с вами наверх?

Папа сказал:

– Нет. Ты должна остаться внизу. – Он снова сел. Сначала положил руки на стол, потом уронил их на колени, а потом опять вернул на стол. Он не знал, куда девать свои большие ручищи.

Я покрепче прижалась к Марджори:

– Не хочу.

Мама бросила взгляд прямо на папу и крикнула:

– Мерри может пойти с нами наверх, если захочет! – Оператор Тони вздрогнул и ударился плечом о дверной косяк.

– Не надо срываться. Я просто к тому, что лучше будет, если она останется здесь со мной. Я… То есть мы не полностью подготовили ее к обряду, как планировали. – Папа сделал паузу. – Послушайте меня. – Он говорил так, будто мама что-то ответила или прервала его, хотя она молчала. – Я хочу снова объяснить Мерри, что будет происходить, и для этого мне нужна помощь отца Уондерли.

Мама проговорила:

– Ты не знаешь, что будет.

– Надо помолиться.

– Успеется, времени полно. Мерри хочет побыть с сестрой. Пускай будет с сестрой.

– Само собой, ведь мы уже убедились, как они прекрасно взаимодействуют.

– Я буду с ними.

– Ты совсем свихнулась. Мы же договаривались провести еще одну подготовительную встречу сегодня днем…

– Да, договаривались, но днем же случилось кое-что непредвиденное. Наверно, всем стоило встречаться прямо в чертовом тюремном изоляторе!

Папа вскочил, с грохотом уронив свой стул на пол. Он оглянулся и протянул руку в сторону стула, будто бы извиняясь за нечаянно нанесенную обиду.

– Дженн, Тони, вы могли бы нас оставить одних? Я серьезно. Хватит снимать. Дайте нам несколько секунд.

Лица Марджори я не видела. Она все еще была в моих объятиях. Я чувствовала, как она дышит. Медленно и ровно. Мои глаза затуманились слезами. Наклонившись вперед, я произнесла в затылок Марджори:

– Хватит кричать друг на друга. Я останусь внизу.

Мама шикнула на меня и заявила:

– Любитель исповедоваться сейчас вдруг решил избавиться от камер.

Не знаю, куда запропастились Кен и Барри, как и того, следили ли они за нами. Я мысленно позвала Кена, чтобы он пришел и успокоил папу и всех остальных. Операторы никак не отреагировали на папину просьбу. Камеры продолжали работать.

Папа начал:

– Мерри и я останемся внизу, будем молиться и поговорим о том, как она может защитить себя. – В голосе папы прибавилось громкости и маниакальности. По моим воспоминаниям он также увеличился в размерах.