– Помочь тебе чем-то? Может быть приготовить тебе что-нибудь?

– Нет. – Я изобразила, что зла на него, хотя я не была уверена, по какой причине могла бы злиться на Кена. Я приготовила себе миску колечек с фруктовым вкусом, умудрившись расплескать молоко, но я сама прибралась за собой. Я села напротив Кена и начала хрустеть своим завтраком.

– Сегодня прогуливаем?

– Да. Сегодня же важный день.

– Понятно. Будь осторожна, ладно?

– Ты будешь с нами завтра? После всего?

– Не знаю. Зависит от многого.

– От чего?

– От того, как все сегодня пройдет. Я, правда, ничего не знаю о наших последующих действиях. Барри прямо сейчас на встрече с представителями продакшн-компании и телесети. Я предположу, что завтра мы еще будем здесь. Но мы никогда не можем быть уверены в завтрашнем дне. Вполне возможно, что завтра мы уедем и вернемся через несколько недель, чтобы доснять интервью и прочее.

– Но ты же сценарист. Впиши в сценарий, что ты останешься с нами еще на несколько дней.

Кен заметил:

– Писатели могут лишь мечтать о такой власти над миром.

Я покончила с завтраком и налила себе стакан апельсинового сока. Я пила, наблюдая за Кеном, который читал что-то на ноутбуке и делал пометки. Я заявила:

– Пойду поиграю в футбол. – Я не спросила, хочет ли он ко мне присоединиться, а он не спросил, хочу ли я, чтобы он составил мне компанию.

Пока я завязывала шнурки своих кроссовок, Кен собирал свои вещи. Он заметил:

– На улице очень холодно. Не думаю, что толстовки будет достаточно.

Я пожала плечами и все равно отправилась на улицу со своим мячом.

Кен был прав. На улице был такой дубак! Мячик быстро стал каменным, пинать его не доставляло особого удовольствия. К тому же подмороженные влажные листья все время прилипали к мячу. Мама и папа так и не собрали листья во дворе. Мама объясняла это их крайней занятостью, папа – тем, что так дом смотрелся куда более кинематографично (съемки на фоне мрачной осени, достойной Новой Англии). Услышав папины сентенции, все присутствующие, включая снимающего нас оператора, закатили глаза.

Возвращаться в дом мне не хотелось. Там пришлось бы признаваться Кену, что он был прав по поводу слишком холодной погоды. Поэтому я осталась во дворе, прокладывая дорогу сквозь горы листьев, пока у меня не обветрились щеки, а ноги не промокли насквозь и превратились в бесчувственные отростки, зажатые в моих кроссовках.

Пока я гоняла в футбол в моем самоназначенном Гулаге, со стороны переднего двора раздавался нарастающий хор голосов. Я была уверена, что это были протестующие. Мы уже воспринимали их как нечто само собой разумеющееся, как обои на стенах, которые замечаешь только в том случае, если настойчиво всматриваешься в их узор. Ледяной футбол мне надоел, и я направилась к переднему двору, чтобы посмотреть, что происходит с нашими «обоями».

По всей видимости, папа только что подъехал к дому. Его машина стояла наискосок, со все еще включенным двигателем, дверь со стороны водителя была распахнута настежь. Он орал и показывал пальцем в сторону протестующих. Перед ним стояли двое полицейских, которые, кажется, физически удерживали папу.

Как выброшенный на сушу кит, на улице перед нашим домом выжидал белый микроавтобус, который окружала новая группа протестующих. Новоприбывшие отличались от обычных манифестантов, которые были явно не рады соседству. В руках членов новой группы были яркие флюоресцентные плакаты ядовито-желтого и зеленого цветов, из-за чего казалось, что кто-то нацепил на плакатные щиты крашеные футболки, по иронии, позаимствованные у миролюбивых хиппи. Однако крупный черный текст на плакатах сразу же разбивал иллюзию: БОГ НЕНАВИДИТ ПИДОРОВ. ГОРИТЕ В АДУ. БОГ НЕНАВИДИТ КАТОЛИЧЕСКИХ СВЯЩЕННИКОВ-ПИДОРОВ. БОГ ВАС НЕНАВИДИТ. ГОСПОДЬ НЕНАВИДИТ МАРДЖОРИ БАРРЕТТ.

Не думаю, что я знала значение слово пидор в то время. Мне даже стало дурно от созерцания того, что, как я понимала, мне не следовало видеть.

Новые протестующие были по большей части мужчинами, но в их рядах были и женщины, и даже девочка моего возраста, которая радостно размахивала плакатом с надписью ВАМ МЕСТО В АДУ. Меня подмывало крикнуть им, что Марджори – моя сестра и что ее невозможно ненавидеть. В голове не укладывалось, как можно было ее ненавидеть только за то, что, со слов мамы, она была нездорова.

Мне не хватило храбрости прокричать это все новым жутковатым протестующим. Вместо этого я побежала ко входной двери.

Со стороны толпы раздался гвалт злобных выкриков. Мне показалось, что протестующие заметили мое отступление и гонятся за мной. Взбираясь по кирпичным ступенькам, я споткнулась, и меня развернуло на 180 градусов. Я плюхнулась попой на крыльцо. Я ожидала увидеть на лужайке устремляющихся ко мне новых манифестантов с плакатами наперевес, оскаленными зубами и вытянутыми руками. Но бешеный гам был вызван не мной, а папой.

Папа пробился через кольцо новых протестующих и рвал все плакаты с именем Марджори, до которых ему удавалось дотянуться. Я поддержала его:

– Давай, папа!

Полицейские уже затесались в толпу, но они отставали от папы на несколько шагов. Один из манифестантов спрятал свой плакат за спину, чтобы оставить его в сохранности, и выкрикнул что-то папе. Слов я не услышала, но я видела, как двигались его губы, и папину вызывающую улыбку Что, слабо? на его физиономии.

Папа взорвался. Он плюнул в лицо протестующему и обрушился на того с воплями, ругательствами и размашистыми ударами и пинками. Манифестант не дал отпор, а присел и прикрылся. Толпа быстро расступилась. Казалось, все достали свои смартфоны и начали снимать развернувшуюся сцену. Одностороннее столкновение сопровождали смех, одобрительные восклицания и провокационные возгласы. Полицейские наконец добрались до папы и обхватили его за грудь и спину. Папа полностью утратил контроль над собой. Он кричал и извивался. Затылком он бил полицейского в грудь, пытаясь вырваться на свободу.

Я прекратила подбадривать его, в горле застыл крик «Оставьте моего папу». Мне было страшно. Я хотела, чтобы полицейские успокоили и остановили его.

Папу схватили двое полицейских, и в конце концов они уложили его на землю.

Я не знала, что делать. Да и что я могла? Поэтому я открыла входную дверь, через которую мимо меня пронесся Кен. Я же кинулась вверх по лестнице. Марджори не спала и сидела на краю постели. Я не задержалась у ее двери, а продолжила бежать по коридору.

Марджори крикнула мне в спину:

– Я же тебе говорила, что с папой что-то не так. Может быть, одержим как раз он?

Я вбежала к себе и укрылась простынями под боком у продолжающей спать мамы.

Маме пришлось поехать в полицейский участок, чтобы папу отпустили на поруки. Я краем уха слышала, как она орет эту фразу в телефонную трубку. Я понимала достаточно, чтобы осознать, что дело здесь было не в опущенных руках.