Шрифт:
Закладка:
И правда, в этой радуге было не семь цветов, как в той, что повисает в небе после дождя, — в ней были сотни, тысячи цветов, и многие из них не имели названия на человеческом языке, более того, были недоступны человеческому взору…
— Что это? — изумленно прошептал мальчик, не в силах отвести взгляд от незримой радуги.
— Это речь Божества! — ответил ему Гар-ни. — Божество разговаривает с Верховным писцом, и тот записывает каждое слово Бессмертного!
И правда, коленопреклоненный жрец быстро записывал что-то золотым стилом на орихалковых страницах.
— Он знает язык бога? — с почтительным испугом спросил Шамик своего спутника.
— В этом нет нужды, — ответил маленький атлант. — Когда Бессмертный хочет что-то сказать человеку, он прямиком вкладывает свои слова в его голову. Но ты и сам это видишь — это похоже на тысячецветную радугу, и каждый цвет этой радуги — слово на языке богов… я не знаю, что сейчас говорит Божество, никто не знает, кроме того, к кому он обращается. Но потом жрецы прочтут записи Верховного писца и узнают, какие новые чудеса открыл для нас Бессмертный…
Удивительный разговор продолжался.
Хмыря выволокли из машины, втолкнули в железную дверь и протащили по полутемному коридору. Потом была лестница, ведущая в подвал, еще одна железная дверь. Он машинально перебирал ногами, в голове потихоньку прояснялось, но все равно он не пониал, кто эти люди. Ясно только, что не полиция, уж больно быстро все сделали и без лишнего шума.
В конце пути Хмырь оказался в большой полупустой комнате с голым бетонным полом и белыми оштукатуренными стенами. Его толкнули в железное кресло, пристегнули за руки и за ноги и направили в лицо яркую лампу.
Лампа превратила комнату в слепящий золотой круг, сквозь который проступали неясные человеческие силуэты. Один был, кажется, в белом халате.
Несмотря на то что, судя по всему, люди эти были серьезные, Хмырь ничуть не испугался. За долгую тяжелую жизнь ему пришлось повидать всякого, и главный вывод, который он сделал, был такой: собака кусает только того, кто ее боится.
Поэтому Хмырь расслабился, насколько позволяло жесткое кресло, зажмурился и запел дурным голосом:
— Сам я вятский уроженец, много горького видал, всю Россию я проехал, даже в Турции бывал…
— Ну и как тебе там — понравилось? — раздался над ним холодный, твердый, как металл, голос.
— Где? — переспросил Хмырь, удивленно приоткрыв глаза и уставившись на обладателя холодного голоса.
Свет лампы слепил его, поэтому разглядеть человека не удалось — только темный силуэт на фоне яркого света. Темный силуэт, от которого он не ждал ничего хорошего.
— В Турции, — проговорил холодный голос. — Ты же говоришь, что бывал там.
— Это песня такая, — охотно пояснил Хмырь. — А из песни слова не выкинешь.
— Вот как? — холодно осведомился темный силуэт. — А ты, значит, нигде не бывал, даже в Турции. И уже не побываешь.
— Это почему же?
— Потому что в опасные игры играешь.
— Это мы еще посмотрим! Ты лампу-то убери!
— Лампу убрать можно… пока.
Лампу действительно отвернули в сторону. Глаза Хмыря постепенно привыкли к свету, и он разглядел своего собеседника.
Это был видный мужчина лет сорока, в хорошем дорогом костюме. Только глаза холодные, как две ледышки. И взгляд пронизывающий, как рентген.
— Ну что, Хмырь, — проговорил он таким же холодным голосом, — будешь говорить?
— О чем?
— О машине. О машине, которую ты взорвал. Остальные твои грешки меня не интересуют. Ну так что — будешь говорить?
— Я лучше спою. — Хмырь ухмыльнулся и снова затянул дурным визгливым голосом: — В Турции народу много, турок много, русских нет, русских нет, и скажу я вам…
— Полно там русских, — возразил холодноглазый. — Особенно летом. Так что — не будешь говорить? Будешь со мной в игры играть? Только имей в виду — я такие игры знаю, какие тебе и не снились! Я тебе, Хмырь, советую даже не пытаться… лучше скажи, кто машину взорвал, — и тогда у тебя есть шанс…
— Ты вообще кто такой? — проговорил Хмырь, прищурившись. — Ты ведь не мент. На мента ты не похож!
— Не мент, — кивнул мужчина. — Это ты правильно догадался. А знаешь, какой для тебя из этого следует вывод?
— Какой?
— А такой… — Холодноглазый наклонился над Хмырем и пристально уставился на него. — Такой, что я могу нарушать любые правила. Например, запросто могу тебя закатать в бетон, и никто тебя не хватится. Потому что ты никто и звать тебя никак. Искать тебя никто не будет — ни менты, ни подельники твои. Так что будет лучше, если ты расскажешь мне все, что знаешь про ту машину.
На этот раз Хмырю стало страшно. Он понял, что этот тип не блефует. Что он и правда может сделать то, о чем говорит. В самом деле — кто его тут найдет? Но он вспомнил свой жизненный вывод, что собака кусает только того, кто ее боится, и снова запел:
— Турки думали — гадали, догадаться не могли, и собрались всем шалманом…
— Крутой, значит… — протянул холодноглазый с интересом. — Ну, это ничего. Для крутых у нас тоже кое-что имеется.
Он протянул руку в сторону, и кто-то, кого Хмырь не видел, вложил в эту руку шприц, наполненный светло-золотистой жидкостью.
— Это метилгидробромбутал, — проговорил холодноглазый, снова наклоняясь над Хмырем. — Ты, конечно, химией никогда не интересовался, разве что перегонкой спирта, но в народе это вещество называют сывороткой правды.
С этими словами холодноглазый закатал рукав Хмыря, вонзил в его руку иглу и медленно надавил на поршень.
— Осторожнее! — послышался голос справа. — Не надо сразу всю дозу!
Но тип в костюме только отмахнулся.
Хмырь отстраненно наблюдал за тем, как золотистая жидкость постепенно исчезала, уходя в его руку.
Он слышал байки про сыворотку правды, но не очень-то в них верил. С чего это вдруг он начнет выкладывать этому типу свои секреты? Он вообще по жизни не болтливый…
— Я вообще по жизни не болтливый, — неожиданно услышал Хмырь свой собственный голос. — С чего это я стану выкладывать тебе свои секреты?
— С того, что это такая хитрая сыворотка… — удовлетворенно пробормотал холодноглазый и приподнял левое веко Хмыря. — Смотри-ка, как быстро подействовало!
«И ничего на меня не подействовало!» — подумал Хмырь и снова с удивлением услышал собственный голос, который произнес ту же фразу, которую он только что подумал.
И тут до него дошло, что от этой чертовой сыворотки
