Шрифт:
Закладка:
Чего я ждал, обходя улицу за улицей и совершая обряд очищения перед домами, которые считались оскверненными из-за былого проживания там сектантов?
Знака.
Я ждал знака, который показал бы, что мои усилия значимы для мира, что они не тают, как след лодки на воде. Знак мог выразиться как угодно, к примеру природным явлением: ударом молнии, землетрясением, затмением солнца, внезапным мором кружащей над городом стаи черных грачей. А то и чем-то другим, идущим от людей: скажем, массовым преклонением или, напротив, арестом, избиением, мученичеством с последующим чудесным Избавлением…
Готовый ко всему, я бродил под холодным мартовским дождем, останавливаясь перед зданиями, на которые указывал мой пожилой спутник, некогда проживавший в Каменце и бывший свидетелем тех давних событий. Обратившись к фасаду, я совершал молитву, взывал к могущественным силам, чьи имена опасно произносить без веской на то причины, отпивал глоток освященного благословением вина и шел дальше. Так продолжалось с утра до вечера, пока мой провожатый не объявил, что мы обязаны покинуть город, чтобы не попасть под арест. Я пожал плечами:
– Уходи, если хочешь.
Он ушел, и дальше я продолжал уже в одиночку, угадывая в темноте нужные дома по их едва различимой мольбе о помощи, по скорбно стиснутым скулам ворот, по устремленным ввысь, истекающим слезами дождя оконным проемам. К полуночи я вымок до нитки, но так и не увидел обращенного ко мне знака; не было его и утром. Молчало холодное серое небо, молчали островерхие башни городской цитадели на другом берегу Смотрича, молчали крутые речные утесы и старый турецкий мост, молчали шатры колоколен и пики минаретов. А люди… люди попросту не обращали на меня внимания. Они спешили по своим делам, выгоняли на ранний выпас коров, везли на подводах корзины и мешки в сторону рыночной площади, где когда-то жгли книги моей веры, и ровным счетом никому, включая сонного будочника, не было дела до странного еврея, невесть как забредшего в запретный для него город.
В унынии покинул я Каменец-Подольский, а силы покинули меня. С трудом добравшись до ближнего села, где мы с провожатым ночевали накануне в сенном сарае, я упал на матрац и тут же заснул. Мне приснился мой прадед, сидящий рядом со мной на лавочке возле своей меджибожской могилы.
– Устал, мой мальчик? – сочувственно проговорил он. – То ли еще будет…
– Ничего страшного, рабби Исраэль, – отвечал ему я, утирая слезы. – Если вдуматься, это даже хорошо, что так получилось. Зато теперь я точно знаю, что мне не надо ехать в Эрец-Исраэль. Обидно было бы понять это в Куште, как это случилось с тобой. И знаешь, я испытал огромное облегчение. Огромное. Можно спокойно вернуться в Медведовку и тихо жить дальше. Просто жить дальше.
Бааль-Шем-Тов усмехнулся и потрепал меня по затылку.
– Не торопись, мальчик. Хотя какой ты теперь мальчик? Ты ведь уже сам и цадик, и рабби… – он шутливо тряхнул меня за плечо. – Теперь ты рабби Нахман… Рабби Нахман!.. Рабби Нахман!..
Я открыл глаза. Мой пожилой спутник, склонившись, тряс меня за плечо:
– Рабби Нахман! Рабби Нахман! Вы живы?
В открытую дверь сарая смотрел прозрачный весенний полдень.
– Жив, конечно. Что случилось? Зачем ты меня разбудил?
– Испугался… – округлив глаза, сообщил он. – Рабби проспал больше суток! Ну, думаю, надо проверить.
– Ну вот, проверил…
Со вкусом зевнув, я поднялся на ноги и стал потягиваться. Проспал больше суток! Не упомню, когда со мной такое случалось – разве что в детстве, когда болел. Зато какое облегчение! Какой покой в голове и какая свежесть в сердце!
– А еще у меня новости, – торжественно проговорил старик. – Из города. Там объявили, что вчерашнее собрание губернского дворянства постановило, что запрет отменен! Слышите, рабби? Помогли ваши молитвы! Отныне евреям разрешено селиться в Каменце-Подольском!
Ноги мои подкосились; я опустился на сенник и уставился в черную прорву мира, явственно проступающую сквозь обманчивую голубизну небес.
– Знак, знак, знак… – бормотала прорва, подмигивая невидимыми при свете дня звездами. – Ты ведь хотел знак, правда? Ну так вот он тебе, знак. Теперь доволен?
16
– Нам надо увидеться. Сегодня вечером, в девять. Будешь ждать меня у калитки, как в прошлый раз?
Лейла сразу взяла напористый, решительный тон.
– Сегодня? – с сомнением проговорил я. – Почему именно сегодня? Что за спешка?
Одно из основных правил работы с информаторами: нельзя позволять им устанавливать место и время встречи. Но Лейла не собиралась уступать:
– Если не ошибаюсь, это ведь ты хотел услышать от меня кое-что, не так ли?
– Ну да, хотел. Но почему именно сегодня? Сегодня я занят.
– Что ж, занят так занят, ты ведь из нас двоих кэптэн, тебе и решать. Но учти: дело срочное, как бы потом не пожалеть… – она понизила голос до шепота. – Скажу тебе только одно слово: «Глилот».
Я чуть не поперхнулся. В Шеруте сделали все, чтобы информация о попытке теракта на терминале не просочилась в прессу. Насколько нам было известно, по стране пока еще даже не поползли слухи. И если Лейла Шхаде все-таки знала о случившемся, это свидетельствовало только об одном – о ее связи с братом и его «новой группой».
– Хорошо, – сдался я. – Сегодня в девять у калитки.
Закончив разговор, я тут же позвонил начальнику. Кэптэн Маэр выслушал, покряхтел и согласился:
– Надо встречаться. Чем черт не шутит: вдруг тебе действительно удастся что-нибудь из нее вытянуть. Ничего лучшего у нас все равно нет. Сходи для очистки совести, чтобы не корить себя потом. Подозрительно, что она так настаивает, но эту проблему как раз можно решить. Пошлем туда еще нескольких ребят для наблюдения за округой. Если что, тебя предупредят.
Без четверти девять я стоял у калитки с внутренней стороны забора по соседству с двумя автоматчиками, готовыми к любой неожиданности. Улицы снаружи тоже охранялись. Группа наблюдателей просматривала каждую пядь района в радиусе двухсот метров: окна, крыши, тротуары, проезжающие автомобили – всё вообще. Если Шейх и в самом деле задумал нападение на «безопасную квартиру», вряд ли он мог застать нас врасплох. Сообщение о приближении Лейлы Шхаде я получил за пять минут до того, как она появилась из-за
