Его пальцы впиваются в мою плоть, твердые, неподвижные. Густая тишина пронизывает воздух, переплетаясь с напряжением и кипящим насилием.

– Продолжай.

– Мама никак не могла успокоиться. Я никогда не видела у нее такой паники, даже после аварии, – меня всю трясет, но я держусь за его прикосновения. – Она все говорила и говорила о том, что ей нужно пойти в полицию, что ей нужно признаться…. Она… рассказала мне про женщину, сплошь покрытую синяками и порезами. И что, возможно, ее избили до смерти. И что она…

Закрыв глаза, снова возвращаюсь в тот день.

Как делала это сотни раз в своих кошмарах.

– Я должна сделать это. Я должна сделать это, – ее тело раскачивается, как маятник, из стороны в сторону. Влево, вправо. Влево, вправо. А затем ее лицо бледнеет, превращаясь в скальп мертвеца: – Кому ты звонишь, Катерина?

Я дала ей несколько успокоительных, но она никак не приходила в себя. Очевидно, что ей нужна была помощь.

– В скорую.

Она выбивает телефон из моих рук, и мою щеку обжигает от боли. Я растерянно прикладываю ладонь к лицу, не веря в то, что мама только что меня ударила.

– Нет! Он узнает! Он…

Анна оседает на пол, захлебываясь в новых порциях рыданий.

– Кто узнает? – мой голос спокоен несмотря на панику, я пытаюсь имитировать тон моего психотерапевта. – Мама, расскажи мне.

– На ней было так много синяков и порезов… Она никак не могла получить их во время падения. Возможно ее избили до смерти…

Ее тихий шепот приводит меня в ужас.

– Мама… О чем ты говоришь?

Она продолжала говорить, словно находясь в бреду, никак не реагируя на мои вопросы:

– Я ведь замечала раньше, но списывала это на самоповреждения. А что если это он… – мама трясет головой и бормочет: – Нет, нет, нет…

– Мама! Что происходит?

Наконец, Анна переводит на меня свой безумный взгляд. Тушь размазалась, глаза опухли, а лицо все мокрое от слез.

– Катерина, ты поможешь мне?

Она касается моего лица, и я дергаюсь.

– Да… да. Только расскажи, что…

– Вероятно я скрыла насильственную смерть.

– Что?.. Что ты сделала?

Я не двигаюсь, хотя внутри все рушится, а горло болит от еле сдерживаемого крика.

– Я подделала документы о вскрытии тела.

– Что это значит?

– Он попросил меня сделать это, – она снова бормочет, возвращаясь внутрь себя. – Он сказал, что поможет с клиникой, и что ему не нужно, чтобы пресса подняла шум по поводу смерти его жены. Ее кремировали сразу же, когда я подписала документы.

Я тяжело дышу, чувствуя, как колотится сердце и желчь поднимается к горлу.

– Боже мой, ты… ты стала свидетелем убийства? Какие документы, мама?

– Документы о том, что это было самоубийство. Все будут считать ее самоубийцей. Катерина, я должна пойти в полицию, – она больно вцепляется в мои плечи. – Я должна пойти в полицию.

Я должна пойти в полицию…

Я должна пойти в полицию…

Пальцы Кастила впиваются в мою плоть с такой силой, что я не могу дышать, не говоря уже о том, чтобы двигаться.

– Закончи фразу, Катерина.

– Она сказала, что исправила документы о смерти женщины, которую доставили в Reed Hospital… Но потом ей позвонили, и больше она никогда не говорила на эту тему, сколько бы я не пыталась. Я решила, что мама смешала Ксанакс с алкоголем, и что она просто была не в себе. Но ты… – мое горло сжимается, – ты рассказал мне о Каролин, и я…

– Значит ты бы молчала и дальше. – Он выдергивает свою руку из моей руки, а голос такой ледяной, что мне хочется провалиться сквозь землю. – О чем еще ты молчала, Катерина?

– Клянусь, я надеялась, что это лишь простое совпадение, и что мама просто…

– Твоя драгоценная мама специально послала тебя ко мне? Она научила, как тебе следует вести себя со мной, чтобы привлечь такого психопата? Ведь ты так замечательно раздвигаешь ноги, Кэт. Прямо как твоя шлюха-мать перед моим отцом.

– Не смей… говорить… так… – я снова начинаю задыхаться, однако впервые в жизни я вижу в этом спасение. Если я потеряю сознание, то все исчезнет.

Верно?

– Тебе больно? Может быть, ты хочешь, чтобы мы стали братом и сестричкой, мм?

– Не…нет. Почему ты…

Я пытаюсь дотянуться до Кастила, но он отмахивается от прикосновения с такой степенью пренебрежения, что боль охватывает каждый дюйм моего тела.

– Твои сексуальные фантазии будут удовлетворены, когда я буду трахать свою сестру, Катерина?

– Нет! Да что с тобой не так? – я начинаю плакать сильнее. – Я просто не хотела, чтобы кто-то пострадал. Я волновалась за нее.

– Ответственная Кэт. Милая и добрая Кэт, – его голос понизился, а на губах появилась легкая усмешка. – Но ты ведь понимаешь, что я уничтожу твою мать?

– Не… нет… Прошу тебя… Прекрати.

– Кого ты выбираешь? Меня или ее?

Он обхватывает пальцами мое горло и сжимает с такой силой, что я теряю большую часть кислорода.

– Отвечай!

– Прости меня… я не могу… Пожалуйста, не трогай ее. Я умоляю тебя, – мой голос становится тише. – Кастил, я… я люблю тебя.

– Я покончу с этим, уничтожив тебя, либо уничтожив ее. Выбирай.

Мои пальцы вцепляются в его руку в безнадежной попытке сорвать его руку.

– Не заставляй меня… Пожалуйста, прекрати… Я люблю…

– Забудь. Эти. Слова. Нахрен, – он душит меня сильнее, и когда я думаю, что вот-вот потеряю сознание, его хватка ослабевает. – Твой ответ, Катерина?

Сквозь слезы я в последний раз смотрю в его почти черные глаза и выдавливаю хриплым голосом:

– Меня. Ты должен уничтожить меня.

Кастил отпускает меня рывком, и вся сила выходит из моего тела. Я остаюсь на месте, тяжело дыша и плача, наблюдая за тем, как он уходит из моей жизни.

Эмма находит меня в тот момент, когда ко мне приходит смирение.

Так и должно быть.

Это должно было произойти. Рано или поздно.

– Боже мой, Катерина. Что произошло?

Я нахожусь в тумане, наблюдая за тем, как она тащит меня умыться.

А потом мы выходим в главный зал Кингстона. Прямо на встречу моему разрушению.

Сначала у всех затрещали телефоны.

Одно оповещение прилетало за другим… Пока на главном экране не включилось видео.

Я и Кастил. Точнее мое лицо и его нечеткая фигура в капюшоне.

Все наши звуки эхом распространяются по помещению, заставляя меня оцепенеть.

В оранжерее было много камер, поэтому ракурс получился самым выгодный. Он говорил,