Бодай тая ричка риби не вплодила;

Що вона мене молодого з родом розлучила!

Сообразно с этим представлением река Дунай — символ отдаленности. Молодец, находясь в разлуке с девицею, спрашивает ее: где она находится? И затем следует ответ от девицы: «Я нахожусь близ Дуная, вспоминаю о тебе, душа моя». Муж, которому жена опротивела, хочет спровадить ее далеко от себя и выражает эту мысль таким образом, что он сажает свою немилую жену на корабль и пускает ее по Дунаю.

Та купив чумак корабель новий,

Корабель новий, ще веселечко;

Посадив милу у корабличок,

Одпихнув ии та од бережка.

Корабель плыве, аж Дунай реве,

А мила сидить, як свича горить.

В запорожской песне плач кошевого атамана о разрушении Сечи сравнивается с рекою, которая подмывает утес, — этим выражается глубина печали.

Тече ричка невеличка, пидмивае кручи;

Ой, заплакав пан кошовий до царици йдучи.

Море — хотя в настоящее время предмет малознакомый большей части малорусского народа по местам его жительства, но в старину оно, как и поле, было поприщем козацкого удальства. Козак любил море и вспоминал о нем, уже перестав быть участником геройской славы отцов своих.

Гуляли ми на поли и на мори,

А тепер зосталися боси и голи.

В разряде былевых дум есть несколько специально освященных козацкими подвигами на море. В одной из них — об Алексее Поповиче — море представляется живым существом; кошевой велит ему исповедовать грехи и одному из Козаков, за кем больше грехов, броситься в море для утоления его гнева.

Сповидайтеся, панове,

Черному морю

И мини отаману кошовому.

В Чорнее море впадите,

Виська козацького не губите!

По одному из вариантов этой думы, сознавшемуся в грехах своих он приказывает разрубить мизинец и спустить в море крови, и море, умилостивленное этою кровью, успокаивается.

Добре ви дбайте,

Олексия Поповича на чердак виводите,

Правой руки пальця мизинця урубайте,

Християнськои крови в Чорнее море впускайте.

Як буде Чорнее море кров християнску пожирати,

То буде на Чорному мори супротивна валечная

хвиля утихати.

Тоди козаки добре дбали,

Олексия Поповича на чердак виводили,

Правое руки пальця мизинця урубали,

Християнськои крови в Чорнее море впускали.

Стало Чорнее море кров християнскои пожирати,

Стала на Чорним мори супротивная валечная хвиля

утихати.

Здесь, вероятно, остаток языческого мировоззрения, напоминающий те человеческие жертвы, которые совершали древние южноруссы в своих морских походах для спасения себя от морских бурь.

К веснянкам есть припев: «Играй, море, играй, синее».

Грай, море, грай, синье!

Или:

Грай, море; свити, зоре! —

и это заставляет предполагать, что в древности почитание моря входило в весенний культ Лады. Тот же припев встречается и в другого рода песнях.

Грай, море, грай, синье,

Чорне море, добре море…

В песнях вообще море, являясь с признаками, общими воде, чаще всего имеет мрачное значение. Даже играние моря сопровождает грустные события, например, рано в воскресенье играло синее море, а мать отправляла дочь в далекий путь:

В недилю рано синье море грало;

Виряжала мати дочку в чужу стороночку,

В чужу стороночку, в далеку дорогу.

Или, как поется в свадебной песне, играло море, а девица тонула.

В недилю рано синье море грало,

Настусенька потопала.

Несчастная дочь просит у матери позволить ей купаться в море — искать утраченной доли.

Пусти мене, моя мати, на море купаться;

Буду плавать, пуринати, доленьки шукати.

Мать над синим морем плачет о погибшем сыне.

Ой, при мори, при синьему,

Плаче мати по синови.

Козак сидит над морем и жалуется на свою долю: чужие люди ничего не делают и хорошо живут, а он работает, старается и у него нет ничего; доля из-за моря отвечает ему, что виновата не доля, а его воля.

Тай сив над водою, проклинав долю:

Доле моя, доле, чом ти не такая,

Чом ти не такая, як доля чужая?..

Обизвалась доля по тим боци моря:

«Козаче-бурлаче, дурний розум маеш,

Що ти свою долю марно проклинаеш,

Та невинна доля, винна твоя воля».

В другой песне также козак тяжело плачет над морем.

Сидить козак биля моря,

Та й тяженько плаче.

В иной песне молодец сидит на камне, стоящем на синем море, играет на сопилке и грустит о своем одиночестве.

На синим мори каминь мармуровий,

На ним сидить хлопець чорнобровий,

Сидить соби, в сопилочку грае;

Тяжко ему на серденьку, що дружиноньки немае.

Видя летящего орла над морем, козак грустит о своем сиротстве в чужой стороне.

Летив орел по над морем, та й летючи крикнув:

«Тяжко жити на чужини, бо я не привикнув».

Летив орел по над морем: «Ой, дай, море, пита!

Ой як тяжко сиротини на чужини жити».

Птицы на море — образ нередкий и всегда почти печальный:

Ой над морем та билий каминь,

Там козак з орлом гадае, —

потому что здесь играет роль море: без него птицы эти не составляют в народной поэзии печального символа. Иногда образом птиц на море начинаются песни: так, сокол с орлом купаются на море, сокол расспрашивает орла, а орел рассказывает ему, что где-то в поле стоит шатер и там лежит убитый козак:

Ой на мори, на синему,

Сокил з орлом купаеться,

Сокил орла питаеться:

«Чи не був орле на чужий сторони?» —

«Ой, у поли та намит стоить,

А там козак убит лежить».

Или «плавали лебеди на море синем — заплакали черноморцы о своем горе».