Там рублена криниця,

И холодна водиця,

Та внадилась дивчина ходити,

Молодого Петруся любити.

Обизветься молодий Петрусь:

«Ой, ходи дивчино, по воду,

Моя матинка сее любить,

И криниченьку зрубить,

И барвиночком оплете,

И василечком обмете».

Полный воды колодец — символ отдачи девицы в замужество. Мать, почерпая из колодца воду, сожалеет о предстоящей разлуке с дочерью:

Ой, у городи стояв колодязь,

Стояв колодязь, повен воды.

Ой, вийде мати теи води брати,

Та з новенькими ведерками,

И тих повненьких не набрала,

Та слизоньками доливала:

«Ой, годувала дочку не год не два.

Та згодувавши — людям слуга,

Батеньку й матинци на вик туга».

(О печальном образе замерзшей криницы см. выше о снеге.)

Криница между дорогами — символ сиротства и беспомощности. Подобно тому, как из криницы, находящейся близ дорог, кто хочет, тот и пьет воду, так над сиротой всякий, кто захочет, тот и ругается.

Ой, так миии добре промиж ворогами,

Як той криниченьци промиж дорогами;

Хто ииде, хто йде — водици напьеться,

З мене молодой хто схоче смиеться.

Колодец в песнях — место сокрытия девичьих преступлений. Есть общераспространенная песня о ковалевой дочери Катерине, утопившей своего ребенка в колодце (см. выше о ветре).

Река часто называется Дунаем в смысле нарицательного имени большой реки и вообще носит эпитеты тихой или быстрой. Маленькая река — ричка — почти всегда «быстрая».

То мифологическое представление об образовании из слез св. Николая воды, которое, по одним вариантам, относится к озеру, по другим к кринице, применяется также и к реке; здесь роняет слезу не св. Николай и не св. Петр-ангел. По этой реке плывет корабль, на котором сидит молодец, читающий книгу и пишущий письма. «Кто научил тебя читать книгу и писать письма?» — такой вопрос ему задается. Он отвечает: «Меня научила мать родная, купая меня в кудрявом пиве (по другому варианту — в кудрявой мяте)».

А в бору, в бору волохи гудуть,

Волохи гудуть, церковь будують,

З трома верхами, з трома викнами.

В перше виконце — вдарило сонце,

В друге виконце — ясний мисячок,

В третье виконце — анголь линув.

Анголь линув, слизоньку зронив,

А з тоя слези бижить риченька,

На тий риченьци пливе корабель,

На тим корабли молодий козак.

В книжку читае, листоньки пише.

Хто тебе навчив книжку читати,

Книжку читати, листи писати?

Навчила мене ридная мати,

В кудрявим пиви купаючи,

В дорогу крамнину сповиваючи.

Быть может, это какой-то мифологический изобретатель письмен, так как у языческих славян существовали, по свидетельству монаха Храбра, какие-то черты и резы, которыми они передавали свои мысли до некоторой степени; но, быть может, этот образ молодца на корабле есть не более как способ величания молодца, которому колядуют. Но этот образ, составляя сам по себе предмет особой колядки, является в другой колядке с солнцем, месяцем и происхождением реки из слезы. Пусть этот вопрос решат ученые, более и специальнее нас занимающиеся мифологиею.

В другой песне, также колядной, Дунай истекает из крови замученного Христа.

Колись то було из предка вика,

Коли жидова Христа мучила,

Шинови шпильки за ногти гнала,

З пальця-мизинця кривця капала,

Де кривця капне, там Дунай стане.

Вероятно, здесь именем Христа, как часто бывало, заменилось другое, мифическое имя, и самый этот образ состоит в связи с происхождением Дуная из крови в великорусских песнях. В одной белорусской песне мы встретили также черты, указывающие на превращение в Дунай человеческого существа: «Суди, Боже, дождать весны! Поеду, разгонюсь, превращусь в Дунай». Молодая вдова брала воду из Дуная, разговаривала с Дунаем: «Дунай, Дунайчик! Не тяжело ли тебе плескать в луга, обмывать белый камень, разрывать желтый песок?» Потом следует обращение ко вдове как бы от Дуная. Такой оборот напоминает разговор князя Игоря с Донцом в «Слове о полку Игореве». В одной старой думе, сообщенной нам почтенным профессором Дерптского университета А. А. Котляревским, изображается разговор Днепра Словуты (Днепре Словутицю — «Слово о полку Игоря») с Дунаем: здесь Дунай уже имя собственное. Днепр спрашивает Дуная: «Что это я своих Козаков не видал? Или твое Дунайское гирло их пожрало, или твоя Дунайская вода моих Козаков забрала?» — Промолвил тихий Дунай: «Днепр, батюшка Словута, сам я себе думаю и гадаю, что детей своих у себя не вижу; уже четверть года — три месяца — проходит, как твоих детей у меня нет. Не мое Дунайское гирло их пожрало, не моя Дунайская вода твоих детей забрала, — турки их не перестреляли, не изрубили, не отослали в Царьград. Все мои цветы луговые и низовые поблекли, не видя твоих Козаков».

Питаеться Днипро тихого Дуная:

Тихий Дунаю, що я своих козакив не видаю?

Чи твое Дунайскее гирло моих козакив пожерло,

Чи твоя, Дунай, вода моих козакив забрала?

Промовить тихий Дунай до Днипра Словути:

Днипре, батько Словуто! сам я соби думаю-гадаю,

Що твоих козакив у себе не видаю;

Уже чверть рока — три мисяци вибивае,

Як твоих козакив у мене немае;

Не мое Дунайске гирло твоих козакив пожерло,

Не моя Дунай-вода твоих козакив забрала,

Их турки не порубали, не постриляли,

До города Царьграда в полон не забрали.

Вси мои квити луговии й низовий понидили,

Що твоих козакив у себе не видили.

Далее рассказывается о том, что козаки разоряли огнем и мечом бусурманские города, набирали вдоволь добычи и возвращались до реки (?) Хортицы, там переправлялись, прибывали к стародавней Сече и в Сече делили добычу, пили мед и водку, просили Господа Бога за весь мир. Это рассказывается как бы по свидетельству низовых рек, названных помощницами Днепра.

Котории козаки черкеским полем гуляли,

Рики низовий, помошници Днипровии, добре знали.

Подобное же выражение о реках — помощницах Днепра встречается в думе о Ганже Андыбере, где реки, помощницы Днепра, означают Козаков гетмана.

Ой рики, каже, ви, рики низовий,

Помощници Днипровии,