— Да, — недовольно ответила мать.

Бабушка тяжело ходила по комнате, постукивала палкой, заглядывала во все углы.

— Пылища, — ворчала она, хмуря такие же разлатые, как у Павла, брови. — Портянки вон под кроватью. Без бабы чисто не будет.

Павел совсем уже решил, что мама и бабушка наведались к нему, чтобы склонить к женитьбе на Алевтине. Но тут бабушка неожиданно сморщилась, тихонько заплакала и, не утирая слез, сказала:

— Вот до чего бог привел дожить… Не ожидала от тебя я этого, внучек.

Мать тоже заплакала, и синие глаза ее сразу стали тусклые, потеряли много красоты.

— О чем вы? — заволновался Павел, тревожно переводя взгляд с мамы на бабушку.

— Это все приворожки, маманя, — не отвечая сыну, всхлипнула Марфа Ефимовна. — Не иначе, присушила его эта тихоня…

У Павла над верхней губой сразу выступили крупные капли пота, и он спросил:

— Какая тихоня, мама?

— Тебе лучше знать, ты по больницам бегаешь.

Павел опустился на койку, будто ему подрубили ноги, сжал челюсти так, что онемели зубы. Спросил, не поднимая головы:

— Откуда знаете, мама?

— Земля речами полнится. Вот и к нам слух прокрался.

Павел пристально посмотрел на мать и бабушку, сказал, стараясь унять дрожь в руках:

— Нехорошо это, бабушка. И вам, мама, не к лицу.

— Набубнил бог знает что! — нахмурилась Марфа Ефимовна. — Чем это мы тебе не по вкусу пришлись?

— Зачем выпытывали? — тоже нахмурился Павел. — Я и сам скажу, когда время придет.

— Вот и скажи, выставь свою глупость напоказ.

— Какая же глупость? — стараясь скрыть раздражение, проговорил Павел. — И вы батю любили. Что ж меня не поймете?

— Экая слепота страсти, — покачала головой бабушка. — Или мы враги тебе, или нехристи? Тоже крещенные.

— Вот и помолились бы за нас, бабушка. Все бы вам легче было.

Старуха подозрительно посмотрела на внука, пожевала впалыми губами, бросила, бледнея от досады:

— С глупостью и богу не сладить. Я уж всем жаловалась — и небу, и людям. Никто не слушает.

Она кивнула на койку Влахова, усмехнулась:

— Мне этот, приезжий, говорил: красивая девка. Тебе, мальчонке, оно и приятно. Ну, хороша на погляденье — что с того? Здоровье-то — вешний лед. Не успеешь ахнуть — стает все. Вот и вдовец. Ладно ли будет?

— И сам кашлять начнешь, — снова заплакала мать.

— Спасибо вам, бабаня, и вам, мама, спасибо, — дрожащими пальцами поджигая папиросу, сказал Павел. — Я теперь вовсе одумался, а то и впрямь затменье нашло. Брошу я ее, больную. И про любовь скажу: врал все!

Он старался выговаривать слова спокойно и отчетливо, но это плохо удавалось, и боялся, что сорвется.

— Зачем вы подлому меня учите, мама?

— Правдолюб, душа нагишом, — неодобрительно отозвалась бабушка. — А того не понимает: на весь мир мягко не постелешь.

Она посмотрела на внука и испугалась. Ей показалось: он сейчас заплачет или начнет кричать, или еще что-нибудь сделает дурное, беспамятное. У Павла побелела не только кожа лица, но даже зрачки будто бы стали светлее от ярости.

Он сделал попытку еще раз сдержать себя, торопливо налил из графина воды в стакан, выпил.

— Люблю я ее, мама. И она меня тоже. И жить нам друг без друга не интересно.

— Смирнее теленка был, — неведомо кому пожаловалась бабушка, — и вот — на́ тебе! — стал ершом и ни с места.

Мать уронила голову на грудь:

— Выходит, мне век без внучонка жить. И попестовать некого будет.

— Она через год совсем здоровая станет, — торопливо сказал Павел. — Вы не сомневайтесь, мама.

— Наморишься, намаешься ты с ней, сынок.

Бабушке показалось, что невестка стала помягче, пошла на попятную, и старуха постучала палкой в пол:

— Не лезь в петлю, Пашка, и головы не увязишь. Обдумай путем все. Не часовое дело, — вечное.

— Бати нет, — огорченно вздохнул Павел. — Он бы постоял за меня, не дал вам в обиду.

— Ты и сам-то не больно тихенький, — сказала бабушка и отвернулась.

— Плюешь на нас, старух-то!

Марфа Ефимовна села на кровать рядом с сыном, проговорила, заглядывая ему в глаза:

— Я не со зла, сынок, это. Только и то известно: всякая сосна своему бору шумит. Один ты у меня.

Она опять стала всхлипывать, и что-то говорила, будто глотала кусочки неразжеванных слов.

Обе женщины сидели возле Павла, пригорюнившись, не вытирая слез. Одна ахала, другая подахивала, и Павлу стало жаль их до смерти, таких родных и таких, все же, беспомощных.

— Мама! Бабаня! — внезапно воскликнул он, вскакивая с кровати. — Я же вам подарки славные такие купил. Вот…

И торопливо полез в чемодан, вытащил оттуда женские ботинки, теплые, старомодного вида, потом разноцветные сверточки штапеля, открыл крошечную картонную коробочку, достал из нее продолговатенькие ручные часы.

— Это вам, мама. Нравится?

— Ты бы хоть показал ее мне, — вздохнула мать, не отвечая на вопрос. — Как же благословлять-то, не видя?

— А я и глядеть не буду, — кинула бабушка. — Пусть и не думает.

— Берите… берите… — подвигал он подарки женщинам. — Мы приедем, мама. Выберем время и приедем.

— Чьих вичей она? — спросила мать, стараясь не глядеть на бабушку.

— Вакорина. Анна.

— Казачка?

— Будто бы.

— Только уж разве что казачка… господи, прости меня…

Она искоса взглянула на сына, заметила у него под глазами синие полукружья, увидела жилку на виске, то опадавшую, то вздувавшуюся бугорками от быстрых ударов крови, и всплеснула руками:

— Боже праведный! Заморили, дуры, тебя! Ты же не кушал, небось!

Она торопливо расстелила на столе платок, перенесла с тумбочки яйца, холодное мясо, домашнее сливочное масло с крупными каплями воды поверху, приказала:

— Ешь сейчас же!

— А вы, мама?

— И мы маленько.

Павел схватил чайник, кинул матери на бегу:

— Я мигом. Кипятку из титана принесу. Выбежал в коридор — и чуть не сбил с ног Влахова, Линева и Блажевича. Они молча топтались у двери, и Павел по их лицам понял, что стоят здесь давно, все, верно, слышали — и счастливо улыбнулся товарищам.

— По-ско́ро! — весело пробасил Влахов.

Молодые люди подождали Павла, пропустили его в комнату и, выждав время, толкнули дверь.

— Ого! — громко восхитился Блажевич. — Тут банкет на увесь свет. А я голодный, як волк.

Бабушка неодобрительно посмотрела на молоденького разбитного парня в пышных усишках, сказала сухо:

— Нечего кричать-то. Садись. Гостем будешь.

— Все идите к столу, — торопила Марфа Ефимовна. — Голодные же, наверно.

— Как не! — решительно поддержал Марфу Ефимовну Влахов. — Умира́м от глад!

Ему показалось этого мало и он добавил:

— Волчи глад!

Бабушка усмехнулась:

— Ешьте. Тут всем хватит.

Все с удовольствием принялись за еду.

— Паш, — внезапно сказал Блажевич, похрустывая коркой пирога. — Что я тебе за́раз скажу! Ахнешь!

Павел с интересом