– Что случилось? – спросила Джульетта. – Что-то с отцом?

Хэнк смущенно наморщил лоб. Нокс покачивал головой и жевал бороду. На помощника шерифа он смотрел так, будто собирался его съесть.

– Нокс, что происходит?

– Прости, Джулс.

Он покачал головой. Кажется, он хотел сказать еще что-то, но не мог. Хэнк взял ее руку:

– Ты арестована за тяжелое преступление против укрытия.

Хэнк говорил так, как будто декламировал печальное стихотворение. На ее запястье сомкнулась сталь.

– Ты будешь осуждена и приговорена в соответствии с Пактом.

Джульетта повернулась к Ноксу:

– Что это значит?

Ее что, действительно снова арестовывают?

– Если тебя признают виновной, тебе будет предоставлена почетная возможность, – произнес Хэнк.

– Чего ты от меня ждешь? – прошептал Нокс.

Его мощные мышцы подергивались под тканью комбинезона. Он стиснул кулаки, когда вторая полоска металла защелкнулась на другом ее запястье. Великан Нокс выглядел так, словно он задумывал насилие – или даже убийство.

– Успокойся, Нокс, – ответила Джульетта и покачала головой. Ей была невыносима мысль, что из-за нее пострадает еще кто-то.

– Если люди изгонят тебя из этого мира… – продолжал зачитывать Хэнк. Голос у него дрожал, глаза увлажнились от стыда.

– Пусть будет так, – сказала Джульетта Ноксу и посмотрела мимо него. Там росла толпа возвращающихся со второй смены механиков, остановившихся посмотреть, как блудную дочь «глубины» заковывают в наручники.

– …то пусть в этом изгнании все твои грехи будут прощены, – закончил Хэнк.

Он посмотрел на Джульетту, сжимая цепь между ее запястий. По его лицу катились слезы.

– Мне очень жаль, – произнес он.

Джульетта кивнула. Стиснув зубы, она кивнула и Ноксу.

– Все хорошо, – сказала она, продолжая кивать. – Все хорошо, Нокс. Пусть будет так.

29

На подъем ушло три дня. Больше, чем требовалось, но нужно было соблюдать протокол. День на путь до офиса Хэнка, ночь в его камере. Утром за Джульеттой спустился помощник шерифа Марш, чтобы проводить еще на пятьдесят этажей вверх, в свой офис.

На второй день подъема ею овладело нечто вроде безразличия, и взгляды встречных людей соскальзывали с нее, как вода со смазки. Было трудно переживать за собственную жизнь – Джульетта подсчитывала все прочие несчастья, часть из которых случилась по ее вине.

Марш, как и Хэнк, пытался отвлечь ее разговорами, но в ответ Джульетта смогла бы сказать лишь, что они не на той стороне. Что зло вырвалось на волю. Поэтому она предпочла отмалчиваться.

В полицейском участке на среднем уровне ее поместили в уже вполне знакомую камеру, почти такую же, как в участке Хэнка внизу. Тут не было огромного экрана, просто стены из оштукатуренных шлакоблоков. Джульетта рухнула на койку быстрее, чем за ней заперли дверь, и лежала, как ей показалось, несколько часов, дожидаясь, когда ночь придет и сменится утром, когда новый помощник Питера явится за ней, чтобы сопроводить через последние оставшиеся этажи.

Время от времени Джульетта по привычке поглядывала на запястье, но Хэнк конфисковал у нее часы. Вероятно, он даже не знал, как их нужно заводить. Ее часы со временем окончательно сломаются и вновь превратятся в побрякушку, в бесполезную вещь, надетую на запястье вверх ногами ради красивого ремешка.

Это опечалило ее больше, чем следовало бы. Она потирала опустевшую руку, страстно желая узнать, который час, когда пришел Марш и сообщил, что к ней посетитель.

Джульетта села на койке и закинула ногу на ногу. Кто станет подниматься сюда из механического?

Когда она увидела по другую сторону решетки Лукаса, самообладание едва не покинуло ее. Шею свело, челюсти заныли, сдерживая всхлипы, а пустота в груди стала невыносимой. Лукас взялся за прутья, наклонил голову, касаясь лбом гладкой стали, и грустно улыбнулся.

– Привет, – сказал он.

Джульетта узнала его с трудом. Она привыкла видеть его в темноте, а когда они столкнулись на лестнице, она очень торопилась. Лукас оказался эффектным мужчиной с глазами старше, чем лицо. Зачесанные назад светло-каштановые волосы слиплись от пота, – наверное, он очень спешил, спускаясь сюда.

– Тебе не нужно было приходить, – проговорила Джульетта мягко и медленно, чтобы не заплакать.

Больше всего ее опечалило то, что кто-то видит ее за решеткой. Тот, кто, как она начала сознавать, ей небезразличен. Какое унижение…

– Мы боремся за тебя, – ответил он. – Твои друзья собирают подписи. Не сдавайся.

Она покачала головой:

– У вас ничего не получится. Не питайте особых надежд, пожалуйста. – Она подошла к решетке и сжала прутья чуть ниже его пальцев. – А ты меня даже не знаешь.

– Но я знаю, что все это чушь… – Он отвернулся, скрывая бегущую по щеке слезу. – Еще одна очистка? – выдавил он. – Зачем?

– Потому что они так хотят. Их уже не остановить.

Пальцы Лукаса скользнули по прутьям, сжали пальцы Джульетты. Она не могла освободить их, чтобы смахнуть слезы. Наклонив голову, она попыталась вытереть щеки плечом.

– Я шел к тебе в тот день… – Лукас тряхнул головой и глубоко вдохнул. – Шел пригласить тебя на свидание…

– Не надо, Лукас.

– Я рассказал о тебе маме.

– Ради всего святого, Лукас…

– Такое не может произойти. – Он покачал головой. – Не может. Ты не должна уходить.

Когда он посмотрел ей в глаза, Джульетта увидела в них даже больше страха, чем испытывала сама. Она высвободила одну руку и с ее помощью разжала его пальцы, удерживающие другую. Потом оттолкнула его ладони.

– Ты должен выкинуть это из головы, – сказала она. – Прости. Найди себе кого-нибудь. Не становись таким, как я. Не жди…

– Я думал, что уже нашел, – жалобно произнес он.

Она отвернулась, скрывая лицо.

– Уходи, – прошептала она.

Джульетта стояла неподвижно, ощущая его присутствие по другую сторону решетки – мальчишки, который знал о звездах, но ничего не знал о ней. И ждала, слушая его всхлипывания и сдерживая рыдания, пока наконец не раздались его шаркающие удаляющиеся шаги.

* * *

Она провела еще один вечер на холодной койке, еще один вечер в неведении относительно того, за что ее арестовали, вечер размышлений о боли и страданиях, которые она невольно причинила. Следующий день был последним днем подъема через страну незнакомцев, сквозь доносящийся отовсюду шепот об очистке, и Джульетта снова впала в транс, механически передвигая ноги.

В конце подъема ее провели в знакомую камеру мимо Питера Биллингса и ее бывшего стола. Сопровождающий тяжело опустился на скрипучий стул Марнса, жалуясь, что совсем вымотался.

Джульетта ощущала некую оболочку, сформировавшуюся вокруг нее за эти три долгих дня: твердую эмаль оцепенения и недоверия. Люди не стали говорить тише, просто она их хуже слышала. И они не держались от нее