Шрифт:
Закладка:
Слушая врача, я понимаю, что всё это время, с самого момента прихода в себя, за край сознания цепляется непривычное ощущение. Рука непривычно тяжёлая. На моём безымянном пальце блестит кольцо, то самое, которое Марат пытался подарить мне вчера.
Приподнимаю вторую руку, но на ней капельница. Султанов снова усмехается. Взял меня в заложники и радуется. Я не могу ничего сделать, пока внутри моей вены иголка.
— Зачем нам твоя мама? У Алёны есть отец.
— Сними с меня кольцо, — ругаюсь на него шёпотом. — Немедленно.
— И не подумаю, — также шёпотом.
Доктор покидает нас, выйдя из палаты. И мы остаёмся одни. Когда дверь за ним закрывается, Султанов наклоняется, прикасаясь к моим губам своими.
Если я так сильно его ненавижу, если до сих пор меня жутко триггерит от тех, прошлых событий, почему же я не отворачиваюсь? Отчего замираю? Почему позволяю ему касаться себя? Какого чёрта мне приятно?
У нас сложная ситуация, он поступил подло, я очень старалась его забыть. Но если поразмыслить и учесть мои собственные чувства, то выходит, что я веду себя как дурочка, которая отказывается от любимого торта «Птичье молоко», стоящего под носом. Только потому что когда-то, сто лет назад, отравилась им. А ведь сейчас это совсем не то кондитерское изделие, что было прежде. Султанов многое пережил, переосмыслил свои поступки, он старается. Поставил себя в унизительное положение перед своими подчинёнными ради меня так, как не каждый смог бы. Но в этом есть демонстрация любви. Ради нас с Алёной и маленькой фасолинки в моём животе он готов пойти на многое, если не на всё. Может, хватит ломать комедию?
А ещё гормоны делают своё дело и, честно говоря, мне так нравятся его прикосновения. Приятно и сладко от того, как его язык прогуливается по моему.
А он неожиданно останавливается. Я даже тянусь за его губами, настолько мне хорошо и приятно.
— Пойдёшь за меня?
— А можно без свадьбы?
— Нет. Сколько детей я должен тебе сделать, чтобы ты согласилась?
В этот момент заходит медсестра и очень ловко убирает капельницу. Молча уходит. Мы снова остаёмся наедине, и вроде бы сейчас самое время бросить в него кольцом. Но я что-то не хочу…
Интересно, бывает ли раздвоение личности из-за беременности?
— Не знаю, сколько я должна родить тебе детей, чтобы выйти за тебя. Я подумаю, — выдыхаю, сама будто под гипнозом тянусь к его губам, потому что это так вкусно, что голова кружится.
А может, всё кругом вращается от чего-то ещё? Например, от близости самого Султанова и его дерзкого мужского запаха. Впрочем, неважно.
Надо же, как бывает. Мы то обзываемся, то ругаемся, то, как сейчас, дико тянемся к друг другу.
— С кем Алёна?
— С Валентинами. Они играют в монополию, я уже несколько раз туда мотался, с ней всё хорошо.
— Ладно. — Закрываю глаза и зарываюсь рукой с кольцом в его волосы, а мой наглый шеф запускает свою лапищу ко мне под одеяло.
Нельзя этого допустить! Это невозможно! Я же гордая, независимая, стервозная… Только мне так приятно, что даже не верится.
— Ох, — произношу я, вместо того чтобы возмутиться или обозвать его как-нибудь.
— Врач сказал, что нам можно.
— Нет! Нам нельзя! Мне нельзя! Или можно? Нет, я точно не в себе. Я же должна бороться. Я же отказалась выйти за тебя. Как-то нелогично позволять теперь такое, ах… — Кусаю губы и выгибаюсь дугой, когда его ловкие сильные пальцы пробираются в трусики. — Хотя ты знаешь, Султанов, это вообще не я. Это всё перестройка организма, способствующая усилению сексуального влечения. — Ещё несколько стонов. — Она и провоцирует во мне желание ласк и нежностей. Это абсолютно нормальное явление, ведь в этот период происходит расширение и рост матки, наш очень важный женский бугорок, — как раз его он сейчас и теребит, — он также увеличивается, нарастает приток крови к органам малого таза и…
— И что, сладкая моя? — Глубокий поцелуй и одновременная игра рукой.
— И всё! — охаю я, испытывая волшебный, неописуемо сладкий оргазм.
Глава 45
Я прекрасно себя чувствую, сплю по двенадцать часов, читаю книжки, смотрю фильмы.
— Доктор, а можно я вернусь в санаторий? Обещаю лежать и не двигаться! — складываю руки в молитвенном жесте.
— У вас ведь дочь совсем ещё маленькая? — Присев на край моей постели, доктор что-то пишет в карте. — Начнёте бегать по детским площадкам, нервничать. А нам надо сына для вашего мужа выносить.
— Нет у меня мужа, — ворчу себе под нос, с неодобрением глядя на врача, но он на мои слова внимания не обращает и, улыбнувшись, желает скорейшего выздоровления.
Взял в заложники и радуется. Вот чем я болею? Ничем! А Султанов так раскормил полезностями, что отсюда меня придётся просто выкатывать. Проявил инициативу, принёс мне хорошую мягкую подушку и чистое постельное бельё приятного бирюзового цвета. Алёнкины рисунки. А ещё на тумбочке у меня цветы: большой букет нежно-белых роз и ещё один — охапка хризантем такого же оттенка.
Потянувшись, смотрю в окно, наблюдаю за качающимися макушками осин и берёз. Вскоре за дверью становится шумно, и я, разулыбавшись, жду, кто сейчас войдёт. Сердце подсказывает, что это Алёнка и Марат спешат ко мне в палату.
— Мамочка! — кидается ко мне дочка, и мы с ней крепко-крепко обнимаемся. — Ты как?
— Я очень даже хорошо. У меня ничего не болит. Я просто ем, сплю, читаю, смотрю кино. В общем, совершенно ничего не делаю. У меня даже соседей нет, чтобы поговорить, ведь папа боится, что кто-нибудь на меня чихнет.
— Так почему тебя здесь держат?
— Спроси у своего отца. Это он меня сюда запер, вступив в сговор с доктором. Они оба считают, что я должна лежать, как бревно, и ничего не делать ближайшие девять месяцев.
Но Алёнка уже не слышит. Она, опершись на подоконник, часто-часто подпрыгивает.
— Пап, смотри, какая огромная машина! Это бульдозер или КАМАЗ?
— Это самосвал, доченька! Видишь, идёт стройка, в больнице будет ещё один корпус, — спокойно разъясняет Султанов, будто всю жизнь этим занимался.
До сих пор не могу привыкнуть к тому, что Алёнка так легко его приняла. Словно у неё всегда был отец, просто он выходил из комнаты на какое-то время. От этого моё сердце приятно вибрирует.
Отойдя от окна, Султанов падает рядом
