Шрифт:
Закладка:
Заволновались близкие. Всем им хотелось сохранить наши деньги получше, понадёжнее. Приехала родственница из города Винница с дипломатической миссией. В процессе беседы выяснилось, что надо помочь выехать в Израиль семье Бориного брата. Потом он, конечно, отдаст. Когда ТАМ встанет на ноги. Затем выяснилось, что надо помочь выехать моей сестре, которая, конечно, всё вернёт, даже смешно сомневаться.
Да и сами мы помаленьку отщипывали от кучи денег то тот, то этот кусок. Словом, куча эта тихо осыпалась. Весело струился золотой (это только образ!) песочек.
В один из дней позвонила моя сестра и сказала:
– Ты, вообще-то, думаешь – во что деньги вложить?
Нет, я не думала. Я просто люблю некоторое наличие денег в карманах. Люблю это весёлое ощущение присутствия толики денег. Зачем же портить восхитительное, продлённое во времени осознание своего владения деньгами и во что-то там вколачивать их, тем самым лишая себя удовольствия их тратить, то есть осуществлять неотъемлемое право владения.
– Вы просто придурки! – сказала моя энергичная сестра. – Допустить, чтобы эта прорва денег исчезла, улетучилась из-за вашего идиотизма и халатности? Ты должна немедленно купить музыкальный инструмент!
– Зачем?! – спросила я.
– Чтобы продать его! Потом, конечно, когда попадёшь в нормальную страну. Так делают все умные люди! – напирала она, ощущая моё молчаливое сопротивление.
– Интересно, кто этим будет заниматься?
– Я! – отрезала она.
И моя сестра Вера занялась покупкой музыкального инструмента. Что было вполне логично даже и с профессиональной точки зрения: ведь моя сестра скрипачка.
Кроме того, она вообще творчески одарённый человек – в детстве, на берегу Иссык-Куля, всех поражал её необыкновенный дар возводить у кромки волны песчаные замки сложнейшей архитектуры. Эта пятилетняя кроха своими пальчиками терпеливо струила мокрым песком башню за башней, колонну за колонной, возводила настоящие укрепления, выкапывала рвы – часами трудилась под солнцем; а когда набежавшая волна вдруг подмывала какую-то башню, девочка как ни в чём не бывало бросалась возводить новую. Купол самой высокой башни она – последний виртуозный штрих! – венчала бутылочным стёклышком. Каждый прохожий купальщик останавливался над этим чудом детского терпения и долго любовался им, восхищённо цокая над белой панамкой моей сестры…
Недели через две она объявила, что «нашла в Питере замечательный инструмент»:
– Альт. Ручная работа. Ему нет цены!
Цена, впрочем, была. И довольно внушительная. В то время на эти деньги вполне можно было небольшому скромному семейству год протянуть, не задумываясь о тяготах жизни. Я вяло поинтересовалась – почему в Питере? На что сестра довольно вразумительно ответила, что именно в этом городе поголовно порядочных людей она знакома с отличным и весьма благородным малопьющим мастером, который реставрирует, продаёт и покупает музыкальные инструменты. Он уже отложил для нас уникальный альт. Надо немедленно переправлять деньги.
– А почему альт? – я ещё пыталась как-то противостоять её напору, но это всё было бессмысленно. Во-первых, мне никогда не удавалось устоять против бурь, устраиваемых сестрой (в детстве, на Иссык-Куле, подобравшись ко мне сзади, с диким воплем «делать бурю!!» она принималась колотить кулаками по воде, оглушая и ослепляя тайфуном брызг всех, кто находился поблизости в радиусе полукилометра). Во-вторых, то была воля небес, а я такие вещи чувствую и покоряюсь.
– Альт – потому что более редкий инструмент, чем скрипка. Не задавай идиотских вопросов, как будто ты никогда не имела никакого отношения к музыке. ТАМ мы его продадим за бешеную сумму. Вспомнишь обо мне, когда впервые затопишь мраморный камин ТАМ, в своём новом доме, купленном на альтовые деньги!
Словом, гонец – с некоторым трудом – был найден. Им оказался мой старый друг, режиссёр Стасик Митин. В то тревожное время (а впрочем, какое время в России было НЕ тревожным?) люди старались не перевозить на себе крупные суммы. В поездах было нехорошо. Ходили кошмарные слухи об усыплённых сквозь щели в купе, в лучшем случае просто ограбленных, в худшем – сброшенных под колёса поездов пассажирах.
Помню, как озабоченный своей миссией Стасик прятал пакет с деньгами куда-то в недра кожаной куртки, в потайной карман, и я, тревожно ощупывая его грудь, старалась определить на глаз – заметна или незаметна некоторая припухлость со стороны сердца?
Вера сама поехала в Питер за альтом.
Мимоходом по пути ею был совращён в еврейство малолетний митинский сын Димочка. В то время – время перелётных стай – моя сестра была взбудоражена, полна национальных страстей и выступала, всё время выступала: в смысле произносила страстные монологи перед разными аудиториями в самых разных кухнях.
(Это вообще показательно для нашего семейства по женской линии. Моя бабка прекрасно пела украинские песни, но главное, умела подражать голосам других людей. Когда в доме собирались гости, они всегда просили: «Рухэлэ, представь!» Бабка долго отнекивалась, категорически отказывалась, отрицала вообще такую свою способность и вдруг без предупреждения начинала: «Иду я тут вчера, а навстречу…» – и так убийственно точно передавала голос, мимику, манеру говорить и двигаться, а главное, выдавала такие характеристические тексты, что человек как живой представал перед падающими со стульев от хохота гостями.
Её дочь, моя мама, тоже всю жизнь выступала. Вообще-то, она тридцать три года преподавала историю государств, ныне уже не существующих, и когда объясняла урок, тоже изображала, только не соседей, а государственных деятелей: царей, министров, декабристов, большевиков… Говорят, когда она объясняла урок по теме «Убийство Павла Первого», потрясённые ученики вскакивали с мест, чтобы заглянуть в изображаемый ею камин, в котором спрятался несчастный император…
Так что все мы выступаем, и в буквальном, и в переносном смысле.
Я, например, выступаю в обоих смыслах.
Мне как будто недостаточно, что читатель, взявший в руки мою книгу и перелистывающий страницы, вынужден так или иначе внимать моим рассуждениям о том о сём, просматривая разнообразные картинки, которые мне вздумается раскрашивать перед публикой, – нет, мне всё мало! – и я взбираюсь на буквальную дощатую сцену, чтобы прогарцевать час-другой перед сотней-другой любопытных, развлекая их самым наглым способом: рассказывая анекдоты и байки из собственной жизни и жизни моей родни и моих друзей. Очевидно, врождённое актёрство пересиливает даже самый замкнутый, самый мизантропический характер.)
* * *
Отлично помню момент, когда альт – впервые! – вплыл в нашу квартиру. В футляре, топорном и таком старом, что картон, оклеенный коричневым дерматином, махрился на сгибах. Из трёх застёжек действовала только одна, поэтому для страховки футляр был охвачен в двух местах бельевой резинкой.
– Ну вот, – сказала сестра, деловито опустив его на тахту, снимая резинку и отщёлкивая единственную застёжку.
Вам
