Развернувшись, опер взбежал по ступенькам и исчез за дверью РОВД. Меня, ясен пень, внутрь не пустят, сам попросил отца меня не впутывать, и я поплелся к журналистам, которые опрашивали трех матерей потерпевших, причем одна выглядела очень молодо, не старше тридцати. Остальные, надо полагать, были с дочерями, пока те давали показания. Девочек пока видно не было. Наверное, их выводили через другой выход, чтобы избавить от травмирующего интереса посторонних. Все-таки сексуальное рабство не пойдет плюсом в биографию.

А вот Алла Микова, видимо, так не считала. Она появилась на ступенях центрального входа, держа за руку насупившуюся дочь, и с решительным видом зашагала прочь. Девочка переоделась в длинное цветасто-зеленое платье, видимо, мамаша привезла чистую одежду.

Завидев журналистов, Микова сменила направление и так же решительно двинулась к ним, волоча за собой Алису. Девочка смотрела под ноги, никого и ничего не замечая. В толпу журналистов Алла вклинилась, как торнадо, чуть ли не раскидав зевак в стороны, и заявила, закрывая сумкой камеру.

— Я мама потерпевшей, это, вот, моя дочь Алиса. Сейчас мне некогда, нужно на работу. Кто захочет поговорить подробнее, вот мой адрес, — она принялась раздавать исписанные листки. — Но сразу предупреждаю: мы люди бедные. Все услышали?

Я подошел к друзьям, которые держались все так же стайкой.

— Алиса пережила стресс. Ей нужна новая обувь и куртка, — продолжила вымогать ништяки Микова-старшая. — И шоколад.

Оживившиеся журналисты начали фотографировать девочку, которая закрывалась свободной рукой.

— Ну не сволочь? — возмутилась Гаечка. — Лиске ж теперь жизни не будет! Шлюхой будут считать.

Получается, Микова хочет продать свою дочь как сенсацию.

— Алиса! — позвал я — девочка вскинула голову, ожила, и легким движением руки, как я учил, освободилась из захвата матери, побежала к нам.

— А ну стой! Стой, сказала! — крикнула Микова-старшая, дернулась к дочери, но тревожно глянула куда-то в сторону и передумала.

Поравнявшись с нами, Алиса повисла у меня на шее, злобно посмотрела на мать и крикнула:

— Нет! Отвали!

Широким шагом женщина направилась к нам, ее ноздри трепетали, глаза метали молнии. Все так же обнимая меня, Алиса развернулась, сморщила нос и зашипела:

— Не поеду, пока он там! Отвалите все!

Алла села на корточки и протянула руку, приманивая дочь, будто зверька.

— Алиса, идем.

Ни радости от того, что дочь спасена, ни сочувствия — ведь девочка прошла через ад — на ее лице не было. Злость — да. Пигалица в очередной раз сломала ее планы и нашлась, как всегда, в самый неудобный момент! Еще и пенку с хайпа снять мешает.

— Сама и иди! — Девочка стала напоминать разъяренную куницу. — Пока он там, ноги моей не будет! Лучше в детдом!

— Неблагодарная же ты скотина! — выдохнула Микова.

— Она же единственная ваша дочь, — сказал я, пытаясь подключить суггестию. — Вы должны ее любить больше мужчин, любовники временны, а дочь — навсегда. Вы ее должны любить и беречь.

Получится ли в этот раз, когда сил хватало только на то, чтобы не заснуть? Посмотрим.

— Ничего я тебе не должна, — холодно сказала Микова, поднимаясь.

Нас начали окружать журналисты, и я повел девочку прочь, а Микова-старшая осталась что-то им рассказывать, активно жестикулируя. Наши, наблюдающие за сценой издали, налетели на Алису. Особенно радовалась Гаечка, обняла подругу и прошептала:

— Как мы рады, что ты нашлась! Господи, спасибо! Прости меня за все.

Алиса наконец дала волю чувствам и завыла, стискивая Гаечку.

Живи, девочка! Тебе ждала другая участь, унижение и боль. Возможно, жизнь твоя была бы короткой, а теперь — живи! Вот тебе солнце, море, друзья, которых не было в той реальности, и все у тебя впереди. Что мать — сучка та еще, нестрашно: еще немного, и выпорхнешь из гнезда. Влюбишься, родишь детей, и кошмар отступит. Он уже отступил. Главное, что никто не посадил тебя в клетку.

У всех освобожденных девочек тоже появился другой путь. И преступники пойманы, теперь они не совершат то, что могли бы совершить. Сгниют в застенках. Скорее всего, не доживут до освобождения, а кто доживет — выползет на четырех костях. Леха Жуков больше никого не обманет.

Боковым зрением я наблюдал за Аллой Миковой. Поговорив с журналистами, она направилась к обочине, уселась в красный «запорожец» и укатила. Ясно, чего Алиса не захотела с ней ехать — это машина Ашота, которого она мечтает побить. Возможно, у них не просто неприязнь, а любовник матери Алису домогался, но выяснять это я не стал.

Не сговариваясь, мы двинулись на остановку.

Я боялся, что дети начнут лезть Алисе в душу, расспрашивать о пережитой мерзости в деталях, и шел следом, чтобы осадить, если вдруг кто-то начнет проявлять рвение. Но нет, все вели себя тактично.

Когда схлынул восторг, вызванный появлением Алисы, парни обступили меня, и посыпались вопросы:

— И че, ты не зассал идти в лагерь? — Димон Минаев.

— Я б зассал. — Димон Чабанов, чей гундосый голос забыть невозможно.

Насколько знаю, в зрелом возрасте он прооперировал носовую перегородку, стал говорить нормально и на радостях запел. Бросил работу, жену, освоил синтезатор и пошел вокалистом в ресторан. Нужно надоумить его прооперироваться раньше.

— Правда, что у них были пистолеты? — Боря.

— Ну ты и тихушник, а мы и не знали! — Наташка.

Сколько восторга в глазах друзей! Словно Супермена или Бэтмена увидели и были готовы качать меня и подбрасывать. Поставить на постамент и устлать все вокруг цветами. Особенно Борис радовался, который знал немного больше остальных, и не отходил от меня ни на шаг.

— Мать узнает — прибьет, — предположила Наташка.

— Потому я ничего никому и не сказал. — Я зевнул, смахивая навернувшиеся слезы. — И вы не говорите, сил нет отбиваться.

— Тренировки снова не будет? — пробормотал Боря.

— Не, ребят, мне надо поспать.

На конечную остановку мы идти не стали, пересекли парк, перешли дорогу и, пока не влились в толпу, Алиса встала посреди тротуара, сжала кулаки и проговорила:

— Спасибо вам. Если бы не вы… Если бы не ты, Паша… Я… я… — Она жадно хлебнула воздух, силясь протолкнуть его через ком в горле. — Я поняла. У меня никого,