остатками со стола. Од­нажды я увидела, как из собачьей миски ели торопливо, подби­рая последние крохи, двое испуганных и голодных немецких ребятишек. Это было невыносимо видеть. Я разрыдалась и вскоре села за письмо». На следствии и в суде ее обвинили в том, что она жалеет немецких женщин и детей, тогда как нем­цы не щадили наших женщин и детей. Екатерина Максимовна отвечала: «Эти женщины и дети-сироты не виноваты в том, что началась война. У меня тоже погибли родные на войне, и я готова была растерзать немцев. Но здесь я не могла видеть их страдания».

Из дневника Е.М. Коркиной:

На шестые сутки открывается дверь и выкрикивают мою фамилию. Повели меня снова по коридорам и лестницам и ввели в кабинет следователя — очень обаятельного, милого человека. Я всего боялась: боялась говорить, боялась возражать, боялась оспаривать. Они хотели добиться от меня любыми средствами признания в том, что письмо в ЦК ВКП(б) я писала вместе с мужем и что он должен нести наказание наравне со мной.

Скоро в МГБ поняли, что из этого дела не получится гром­кого процесса. Следователь, вызывая на допрос, даже не считал нужным задавать какие-либо вопросы. Подследственная отси­живала молча у него в кабинете положенные два часа, а обая­тельный чекист в это время читал «Цусиму» Новикова-Прибоя. Попытка привлечь к делу других людей не удалась. Свидетелей тоже не было. Дело было передано в коллегию по уголовным делам областного суда.

Из дневника Е. М. Коркиной:

Суд состоялся 12 апреля 1948 года там же, во внутренней тюрьме МГБ. Судила меня «тройка», правда, был адвокат. Но это только была соблюдена форма, так как мой защитник совершенно не знал дела, задавал такие глупые вопросы, что мне было обидно. Суд шел быстро, без каких-либо рассуждений, и через какие-то 25 минут с начала заседания, без ухода суда на совещание, мне было объявлено пять лет заключения с отбытием в лагерях и поражение в правах на три года. Так я стала политическим преступником!

А потом были этапы, лагеря. Сначала здесь, в Калинингра­де, затем на Дальнем Востоке, в порту Ванино. Только 23 мая 1962 года Екатерина Максимовна Коркина была полностью реабилитирована решением Президиума Верховного суда РСФСР «за отсутствием состава преступления».

Глава 9. ВЛАСТЬ И ВПРАВЛЕНИЕ. ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ

Русские не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому русским нужны были незамерзающие порты Кёнигсберг и Мемель, и соответствующая часть территории Восточной Пруссии. Тем более, что исторически — это исконно славянские земли.

Из выступления И. В. Сталина на Тегеранской конференции 1 декабря 1943 года

Мы претендуем на то, чтобы северно-восточная часть Восточной Пруссии, включая порт Кёнигсберг как незамерзающий порт, отошла к Советскому Союзу. Это единственный кусочек германской территории, на который мы претендуем.

Из письма И. В. Сталина У. Черчиллю 4 февраля 1944 г.

Если в Кёнигсберге появится немецкая администрация, мы ее прогоним, обязательно прогоним.

Из речи И. В. Сталина на Потсдамской конференции

18 июля 1945 года

Граница на замке

Статус территории Восточной Пруссии после занятия ее советскими войсками был не до конца ясен. «Считалась территория немецкой, — вспоминает бывший ректор Калининградс­кого педагогического института Яков Лукич Пичкуренко. — До Потсдамской конференции вопрос оставался открытым». А когда наши наступавшие части ушли вперед, сразу встал воп­рос о границах. Самое первое время они существовали в изве­стной степени условно, строго не охранялись. Рассказывает Александр Васильевич Кузнецов, в то время житель Озерско­го района:

— На границе с Польшей были участки по нескольку десят­ков гектаров, где не было ни одного живого дерева — такие сильные там шли бои. В сентябре сорок шестого года я уча­ствовал в сооружении проволочных заграждений: мы ставили столбы, а потом на них приделывали колючую проволоку. Нас наняли пограничники и за работу платили хлебом.

— Отец рассказывал, как они пошли на хутор за оконными рамами. Там дом заброшенный. Взяли они, отец и еще один мужик, рамы, двери и идут, тащат. А на обратном пути их пограничники остановили: «Стой! Руки вверх! Вы кто такие?» — «Да мы, — говорят, — из поселка». — «Как из поселка?». А они, оказывается, из Польши идут. Не обратили внимания на гра­ницу. Их задержали. Позвонили в райисполком, прописаны там такие или нет, отпустили на утро. А они рассказывают потом: «Мы в Польше были!». Там, в деревне, уже беспокои­лись — нет и нет, — вспоминает Зинаида Иосифовна Опенько, проживающая в области с 1948 года.

Нарушали нечаянно границу не только окрестные жители, но и сами пограничники. Рассказывает Иван Дмитриевич Сте­панов:

— Когда я служил в пограничном отряде, государственная граница с Польшей была незаметной. Весной вспахали конт­рольно-следовую полосу, но проволочного заграждения не было: иди, где хочешь. Сам однажды зашел с пограничным нарядом в Польшу. Полагалось два пограничника на двенадцать кило­метров государственной границы. Тогда мы, идя на лыжах, сбились с маршрута.

Пограничные поселки жили тревожной жизнью. «Каждую ночь устраивались проверки: нет ли кого чужого? Ловили ди­версантов. Много было случаев перехода границы. В основном поляками. Дети помогали ловить. Всякие были случаи. В сорок шестом году проверки по квартирам устраивали часто, потом реже, раз в квартал», — делится воспоминаниями жительница Багратионовска Александра Петровна Прохоренкова.

Как всегда, в таких случаях проводилась разъяснительная работа с населением: «Для дружинников устраивались лекции, на которые приходили сотрудники МГБ, рассказывали нам о нарушениях и предупреждали, чтобы мы были бдительными, чтобы не забывали, что живем на границе. Судя по рассказам лекторов о нарушениях государственной границы, таких нару­шений было много», — говорит Антонина Прокопьевна От­ставных.

Забрела как-то в Польшу в поисках материала для ремонта