Шрифт:
Закладка:
Пауль спросил:
— Что с Эккертом?
Зауэр дернулся.
— Ну его к черту! Идет драка. Сейчас здесь сам Геринг…
3
Геринг сидел в кабинете у Гиммлера. Пухлая рука рейхсмаршала покоилась на красном бархате стола рейхсфюрера. Багровое от гнева лицо Геринга было покрыто капельками пота.
— Это тебе даром не пройдет, Генрих! — шипел рейхсмаршал. — Я тебе это припомню. Этот трюк с рацией твои болваны применяют уже в третий раз. Первый раз это было в Мюнхене, в январе этого года, когда вам нужно было убрать Густава Шлихтера, адвоката, который слишком много знал о твоих темных делишках, Генрих. Ему вы тоже подсунули рацию и расстреляли через полчаса после ареста. Ты думаешь, я этого не знаю? А случай с Моникой Эмбах? Разве ты не спал с ней? У нее в квартире оказалась рация сразу же после того, как она решилась написать письмо фюреру о твоих грешках. И тоже расстрел через два часа после ареста. Это стандарт, милый рейхсфюрер, и тебе не поздоровится. Ты слишком многого хочешь.
Гиммлер молча кивал.
— Хорошо, Герман. Но если твой Эккерт сам перед тобой признается в своих связях с англичанами? Ты поверишь мне?
Геринг смутился.
— Ты мог его заставить. Впрочем, ладно. Эккерт не из тех, кого можно заставить. Веди его сюда, и пусть он при мне сам повторит все, в чем ты его обвиняешь.
Гиммлер молчал. Потом медленно сказал:
— Ладно, Герман. Это потом. Давай поговорим как добрые друзья. Все мы делаем ошибки. И ты тоже. Я готов забыть все, если ты вернешь мне те картины, которые я прислал тебе в прошлый раз, когда ты нажаловался на меня фюреру. И я буду голосовать за тебя… Ты ведь хотел этого.
Геринг стукнул кулаком по столу.
— Ты наглец, Генрих! Картины висят в моем кабинете и, клянусь честью, останутся там. А я сейчас иду на прием к фюреру и не очень уверен, что эта твоя проделка пройдет тебе так просто, как все предыдущие. Я тебе это обещаю твердо. Кем бы ты был, Генрих, если б не я? На твоем месте уже давно сидел бы если не Рем, так Гейдрих наверняка. И он будет сидеть на твоем месте, Генрих…
Гиммлер ковырял зубочисткой во рту.
— Зачем шуметь, Герман? Я знаю, что ты самый достойный из всех нас, окружающих фюрера. Это признано. Но ты не любишь, когда кто-либо мешает тебе набивать карманы чужими денежками. Откуда это в тебе, Герман? Ну, я другое дело, я бедный учитель в прошлом, но вот ты из губернаторской семьи!.. Порода — и вдруг такие манеры! Я удивляюсь, Герман. Хорошо, пусть будет так, как ты сказал, но я не могу выпустить Эккерта. Мы оба игроки, Герман, и я не хочу вручать тебе в руки факел от пороховой бочки, на которой я сижу. Пусть картины остаются у тебя, и голос мой будет подан как надо, но Эккерт… О нем должны забыть все. И ты — в первую очередь.
— Что ты с ним сделаешь, Генрих?
— Не беспокойся…
— Бедный Фриц! — покачал головой Геринг. — Он так верно служил мне. Он вел все мои финансовые дела. Мне его искренне жаль. Ты его расстреляешь?
— Боже мой, Герман, зачем это? Я же не интересуюсь тем, что сделали твои люди с унтершарфюрером Гепскером, который имел несчастье назвать тебя жирной свиньей. Он исчез, и все. И я не спрашиваю тебя, куда он делся.
Геринг вновь побагровел.
— Но я не хочу, чтобы ты пытал его и выспрашивал о моих делах. Я хочу, чтоб его расстреляли немедленно.
Гиммлер пожал плечами.
— Хорошо, Герман. Может быть, ты хочешь его увидеть?
Геринг подумал.
— Да! — решительно сказал он.
Загадочно улыбаясь, Гиммлер приказал адъютанту привести арестованного Эккерта. Геринг с трудом развернул свое кресло в сторону двери.
Эккерта привели через несколько минут. Его не били, не пытали — это Геринг определил сразу. Его костюм был безукоризнен, только лицо, бледное и усталое, начало покрываться седоватой порослью.
Войдя в комнату, он молча смотрел на рейхсмаршала. Гиммлер саркастически улыбался. И тут только Геринг понял, что этого свидания ему не нужно было. Что он скажет Эккерту, человеку, с которым прожил рядом двадцать самых трудных лет жизни?
— Ты отлично выглядишь, Фриц, — наигранно бодрым голосом сказал Геринг. — Еще немного — и все кончится, старина. Мы с тобой вместе посмеемся над всей этой историей, не правда ли, рейхсфюрер?
— О да! — усмехнулся Гиммлер. — Однако мне хотелось бы внести поправку, рейхсмаршал: посмеемся мы с вами, а господин Эккерт в те времена будет уже далече… Ведь вы только что отдали мне его жизнь…
Геринг возмущенно вскочил.
— Генрих, это бесчестно!
Гиммлер взмахнул рукой.
— Боже мой, в чем дело, Генрих? Ведь это труп… Этот человек уже приговорен без апелляций. Почему ты его боишься?
Эккерт вдруг рассмеялся, негромко и чуть саркастически.
— Даже так? Что ж, надо сказать, что этого я не ожидал. Это правда, господин рейхсмаршал?
Геринг закричал:
— Уведите его! Я требую, слышишь, Генрих!..
Гиммлер не пошевелился.
— Это несправедливо, Герман. Даже тягчайшим преступникам дают слово. А ведь этот человек невиновен. Уж мы-то с тобой знаем об этом, Герман. Более того, этот человек верно служил тебе много лет, и сейчас ты отдал его жизнь мне в обмен на мой голос. Не так ли?
— Генрих! — заорал Геринг.
— Говорите, Эккерт, — разрешил рейхсфюрер.
Эккерт сделал шаг вперед. Рослые конвойные вцепились в его руки.
— Хорошо, я скажу. — Голос советника дрогнул. — Я скажу… Знайте же вы оба, кровавые псы… Недолго вам распоряжаться судьбами Германии. В мире все справедливо. Высший суд — справедливость — уже готовит над вами свой приговор. И он будет приведен в исполнение. Я знаю, что над вашими шеями уже колышатся петли, да-да, и над вашей шеей, господин рейхсмаршал. Слишком много вы пролили крови, чтобы дожить до старости без возмездия. А теперь делайте со мной что угодно… Я сказал все.
Гиммлер покачал головой.
— Яркая речь. Я думаю о том, чтобы повременить с расстрелом господина советника, Герман. Его нужно допросить. Мне кажется, он еще может
