Объявление подписки 1948 года проходило в сложных для парторганов условиях. Им предстояло с помощью пропагандистского нажима и замаскированных намеков на карательные санкции перекрыть действие целого ряда неблагоприятных факторов. Только что в СВАГ прошло снижение зарплаты, да и денежная реформа декабря 1947 года оставила у части сваговцев не очень приятные воспоминания. Накопившееся недовольство частично повлияло на ход кампании 1948 года. Недаром во время подписки капитан Р., член ВКП(б), следователь прокуратуры города Коттбус, заявил: «Во время денежной реформы я потерял 19 тысяч, а сейчас у меня нет сбережений. Пусть подписываются те, кто здесь давно живет»568. В дополнение к денежной реформе началась конверсия выпущенных в 1936–1946 годах займов569. Фактически власть, не спрашивая согласия «кредитора», переструктурировала долги в свою пользу, но ничем, кроме нового займа, обрадовать людей не могла. Разве что скорой победой коммунизма, во имя которой якобы и занимало новые деньги.

Подписка прошла в формате лицемерной государственной сдержанности. К этому времени мобилизационный ритуал подписки окончательно отстоялся, упростился и закостенел. «Отрицательно настроенных» старались выявить заранее – по результатам предварительного зондирования или уже в ходе митингов и сразу после них. Если оказывалось, что «отдельные товарищи» собираются «подписаться только (курсив наш. – Авт.) на месячный оклад» или просто отмалчиваются, то с ними вели «дополнительные разговоры»570. «Неправильных» коммунистов переубеждали особенно энергично. С ними торговались, уговаривали, пугали и, как правило, получали приемлемый для политорганов результат. В военной комендатуре района Борн коммунист капитан С. подписался всего на треть оклада, что, как утверждал замполит, «явилось ударом для всех». Но после, продолжал политработник свой пафосный доклад, «с ним побеседовали на партийном языке и доказали обо всех преимуществах, какие он имеет, находясь в условиях, где он вполне обеспечен и свободно может обеспечить семью». После крепких партийных слов и упреков в неблагодарности, возможно, с намеком на откомандирование в СССР, С. «доподписался»571. Подобные методы психологического давления и административного принуждения (чем, в сущности, и была «просьба» командира подчиненному, а тем более личный пример вышестоящего начальника) действовали все четыре года существования СВАГ и были достаточно результативными. Недовольство и вялое сопротивление гасили в зародыше. Никому не хотелось попасть под пристальное наблюдение и прослыть «не нашим» человеком.

Партполитработники и вторившие им начальники, действуя прежними методами принуждения к добровольности, попытались раздуть уже привычные, стихийно сложившиеся нормы повышенной подписки. На профсоюзном собрании в Управлении Политсоветника прозвучала рекомендация: «…наиболее эффективной будет подписка того товарища, который подпишется на 200% и оплатит свою сумму подписки наличными в кратчайший срок». Сам Политсоветник добавил агитационного жара. «Новый заем является одним из займов перехода к коммунистическому обществу», – вполне серьезно заявил высокопоставленный чиновник. И тут же объявил подписку на заем 1948 года «новой ступенью в нашем сознании, в нашем развитии как людей социализма, идущих к коммунизму… К подписке на заем мы должны подходить шире и смотреть на это дело глубже, чем просто на подписку. Здесь проверяется социалистическое самосознание людей»572. Как должны были реагировать на слова и призывы своего начальника сотрудники? Ведь их непосредственный руководитель, тот, от кого зависели карьера и благополучие, прямо и недвусмысленно назвал подписку экзаменом на «социалистическую сознательность». Умение прочитывать такие намеки сверху было очень важно для самосохранения в условиях сталинского мира.

Демагогия намеков срабатывала не всегда. Количество недовольных высокой суммой подписки росло. Стало заметно стремление уйти от завышенных обязательств, особенно в военных комендатурах. Там и народ был попроще, и зарплаты поменьше. Многим стало ясно, что экстраординарные (и в этом смысле приемлемые) военные и послевоенные меры по изъятию денег в пользу государства вряд ли приведут к немедленному и долгожданному коммунизму, а кормить семьи надо было сегодня и сейчас. Постоянные требования повысить процент подписки все больше походили на систематические поборы. На призывы подписаться как надо (то есть так, как намекает или прямо просит непосредственное начальство) стали отвечать: «Что мне займы дают? Только деньги плати, а толку от них нет. Пусть подписываются те, у кого денег много»; «Ваше дело агитировать за высокий процент, а я подпишусь, на сколько хочу»573. Некоторые прямо апеллировали к официальным правительственным рекомендациям: в военной комендатуре Ауэрбах начальник сельхозотделения при месячном окладе в 1200 рублей подписался только на 1000 руб. «Когда его товарищи стали упрекать как коммуниста, не выполняющего решения партсобраний, он ответил: „Мало ли вы каких решений ни вынесете! Я решение правительства о подписке на заем в размере трехнедельного заработка выполнил“»574. В военной комендатуре Пренцлау земли Бранденбург капитан М., беспартийный, подписываясь на заем, заявил: «Я подпишусь только на месячный оклад. Что мне золотую фуражку дадут, если я подпишусь на двухмесячный оклад. У меня свои взгляды на жизнь. Мой отец в колхозе полуголодный, жена в Ленинграде целыми днями стоит в очереди за хлебом»575.