Почему первобытная речь могла осуществляться только в конкретной ситуации? Почему чувственный образ и связанный с ним звуковой комплекс абсолютно ничего не оставляли в понятийной сфере?

Предположение Мещанинова об образовании частей речи на базе членов предложения несостоятельно.

Отсюда можно сделать вывод, что проблема стадий развития языков мира и в последискуссионный период сколько-нибудь удовлетворительно не решена и вообще сомнительна какая-либо целесообразность поисков в этом направлении.

Отрицая теорию стадиального развития языков в целом, мы тем не менее не можем отрицать факт развития человеческого языка. Любое развитие подчиняется определенным непреложным законам. Для любого развития характерно изменение качества, усложнение свойств самого развивающегося предмета. Отсюда следует, что качество развивающегося предмета на более поздних этапах его развития будет не похоже на его качество, которым характеризовались более ранние этапы развития.

Однако к этим непреложным фактам необходимо подойти с материалистической точки зрения. Прежде всего, необходимо отказаться от попыток четко разграниченных стадий в развитии мышления и языка. Такая попытка сама по себе насквозь утопична, так как никаких четких границ между стадиями развития мышления и языка установить никогда не удастся. Если подходить к этому вопросу совершенно трезво, то в развитии мышления можно выделить два его типических состояния – мышление первобытного человека и мышление современного человека.

Мышление первобытного человека

О состоянии мышления первобытного человека можно судить только сугубо гипотетически. Конечно это было очень примитивное мышление, но вполне логическое. Круг понятий, по-видимому, был не велик. По сравнению с мышлением современного человека оно было менее абстрактным, точнее говоря ему была чужда степень более высокой абстракции. Связи между понятиями отражали главным образом естественные связи.

Каких-либо устойчивых морфологических коррелят у этого типа мышления не было, так как сами средства выражения в морфологии и синтаксисе всегда более или менее случайны.

Однако наблюдения показывают, что некоторые языковые особенности все же тяготеют к более древним эпохам.

В некоторых языках существуют так называемые именные классы. Например, в языке суахили класс, характеризующийся префиксом -m, означает названия людей, класс с префиксом -ki – названия вещей, класс с префиксом -n характеризует название животных, класс с префиксом -ji – название плодов и т.д. Неким подобием классов языка суахили являются роды в индоевропейских языках. Любопытно отметить, что ни классы имени в африканских языках, ни роды в индоевропейских языках, не представляют собой развивающиеся категории. В ряде современных языков роды совершенно исчезли. Это свидетельствует о том, что классные деления имен существительных были порождены древними особенностями человеческого мышления, когда большее внимание обращалось на специфические свойства предметов. Можно также предполагать, что в условиях жизни первобытного охотника классное деление имело определенную практическую значимость.

Современное, более абстрактное мышление людей, по-видимому, в нем уже не нуждается, так как иными стали принципы классификации предметов, классы перестали быть значимыми в жизненной практике людей.

В глубокой древности от основ личных местоимений в уральских языках формы местных падежей не образовывались, потому, что древние люди не могли абстрагировать пространственные отношения от атрибутов человеческого тела. Выражение во мне, в тебе передавалось как в моей внутренности, в твоей внутренности. В языке эта особенность нашла выражение в виде так называемых послелогов с притяжательными суффиксами, которые иногда неправильно называют послеложно-личными местоимениями. Например: коми-зыр. вылам ʽна мнеʼ, вылад ʽна тебеʼ, венг. veled ʽс тобойʼ, hozzám ʽко мне; луг.-мар. воктенем ʽвозле меняʼ и т.д.

В связи с развитием абстрактного мышления древний способ заменялся новым. Сначала были созданы гибридные образования. Например, в ненецком языке послелоги с притяжательными суффиксами могут сочетаться с личными местоимениями: мань нядан (и) ʽот меняʼ, пыдар няданд ʽот тебяʼ и т.д.; ср. аналогичное явление в марийском языке: луг.-марийск. мый денем ʽсо мнойʼ, тый денем ʽс тобойʼ и т.д. В мордовских языках также происходила своеобразная гибридизация старого и нового способов. Здесь возможно образование форм местных падежей от личных местоимений, и к этим формам дополнительно присоединяется притяжательный суффикс: эрзя-морд. тонь-сэ-ть ʽв тебеʼ, сонь-сэ-нзэ ʽв немʼ и т.д. В прибалтийско-финских языках этот процесс зашел еще дальше. Например: эст. minus или mus ʽво мнеʼ, temas или tas ʽв немʼ, hänez ʽв немʼ и т.д.

Вряд ли можно сомневаться в том, что сам факт невозможности образования местных падежей от основ личных местоимений отражает некий древний этап развития мышления, когда оно было менее абстрактным, было связано с большей наглядностью и конкретностью. По мере дальнейшего развития уральских языков это явление не повторяется, а видоизменяется и утрачивается, что, по нашему мнению, свидетельствует о его архаичности.

Характерным для некоторых финно-угорских и тюркских языков является наличие так называемых мимем или особых наречий, звукосимволически передающих различные особенности глагольного действия, например, в марийском: вуж-вуж – о шуме ветра, вур-вур – о шуме колес, вий-й-й – о писке комара, гож – о звуках при погрузке песка, кочыр-р – о скрипе саней, лики-луки – о чем-то, имеющем изгибы, пуч – о движении неуклюжего человека и т.д.; в удмуртском: дымбыр-дымбыр – выражение шума и стука падающего твердого предмета, жынгыр-жынгыр – подражание колокольчику; в чувашском: йал – о неожиданном энергичном воспламенении, йарр – о падении звезды, танкар-танкар – подражание журчанию воды, в татарском шатыр-шатор – подражание звуку хрустящей травы, татырр – подражание шуму мелких камней, высыпанных на землю, лопор-лопор – подражание шелесту сухих листьев и т.д. Это явление нельзя назвать перспективным в своем развитии, поскольку новые мимемы не появляются.

Перечисленные явления нельзя считать отличительными признаками стадии первобытного мышления. Здесь указывается только на те явления, которые могли возникнуть в эпоху первобытного мышления. Но из этого далеко не следует, что они непременно должны были возникнуть в каждом языке.

О соответствии языковых структур особенностям человеческого мышления можно говорить лишь как о результатах проявления известных тенденций, осуществление которых отнюдь не носит характера непреложных законов.

Типическое состояние, которое мы называем состоянием менее абстрактного мышления, сменяется состоянием более абстрактного мышления, которое, естественно находит отражение и в структуре языков. Ни о каких точных границах, отделяющих одно состояние развития мышления от другого и тем более об установлении четких промежуточных стадий говорить не приходится.

О связи явлений языка с историей общества

Необходимость обязательной увязки языка с историей общества давно провозглашается у нас во многих лингвистических работах как отличительный признак марксистского языкознания. Если полезно связывать явления языка с историей общества в целях их более глубокого и правильного понимания, то не менее полезно проследить историю возникновения самого методологического требования. Общий методологический принцип о