Шрифт:
Закладка:
Поначалу я опасался, что Хельга сходит с ума, как многие ее предшественники, не выдержавшие долгих бесчинств зимы. В попытке изменить ситуацию я частенько ошибался, но, по крайней мере, никогда не заговаривал ни о ее обязанностях, ни о том, как она нужна Скульд. По крайней мере я понимал, что так нельзя. Я пытался вывести Хельгу из ее состояния – во время удлиняющегося светового дня устраивал долгие лыжные прогулки, показывал загадочные картины дикой природы, смешил Скульд. Заметный эффект не давало ничего, потому что Хельга была абсолютно рациональной и при этом абсолютно безвольной.
Хельга не желала ни обсуждать свое состояние, ни выслушивать мои мысли о его улучшении, которые казались ей такими же пустыми, как мне. Мы оба понимали, что меня образцом уравновешенности и постоянства не назовешь. Поэтому мы установили график, согласно которому я выполнял большую часть работы, как в хижине, так и за ее пределами, так же как Хельга во время моей болезни, и почти везде таскал Скульд с собой. Задачей Хельги было восстанавливаться или ждать, или справляться хоть как-то. Регулярно, с маниакальной настойчивостью я вырывал у нее обещания не убивать себя в мое отсутствие. Казалось, Хельга каждый раз задумывается над моей просьбой, что удручало, так как значило, что тревога обоснована, но при этом радовало, так как значило, что ответ честный и обдуманный, а не механическое заверение.
– Умереть для меня по-прежнему хуже, чем жить, – часто повторяла Хельга. Это чувство было хорошо мне знакомо.
Ситуацию изменили два события. Первым был норвежский корабль, в начале апреля на несколько дней бросивший якорь в Элисхамне. Моряк вышел на берег узнать, не нуждаемся ли мы в чем. Я приготовился. Я приготовился поприветствовать гостей и поговорить с ними от имени Хельги, но не успел обуться, как она в одних чулках выскользнула за дверь и помчалась к берегу. Я остался в хижине, но из беспокойства дверь не закрыл. Вдруг я услышал смех Хельги – звуки непривычные, в последние недели отсутствовавшие – и радостные вопли моряков в ответ. Очевидно, Хельга их знала или мгновенно завела знакомство. Вернулась она через несколько кратких минут, покрасневшая, но в остальном такая же мрачная, как прежде.
– Я слышал твой смех, – сказал я.
– Притворяюсь, – ответила Хельга, хотя чувствовалось, что жизнь к ней возвращается. Порывшись в своем чемоданчике, она вытащила деньги, о наличии которых я не подозревал, и снова выскользнула из хижины. Минуту спустя из хижины вышел я, а Хельги уж и след простыл. Потом я заметил ее в шлюпке: племянница сидела на самом носу, позволив ветру и так и эдак трепать ей длинные черные волосы. Вид у нее был торжествующий, как у капитанши победоносной стаи фей. Точно не скажу, ни запаниковал ли я, ни что подумал в тот момент. Эмоции стерлись, и вспоминать их не хочется.
Отсутствовала Хельга недолго – наверное, час. Мы с Эберхардом сидели на берегу, дожидаясь вестей. Скульд дремала в шкурах, даже во сне щурясь на солнце. Периодически я поднимал руку и вяло махал, на случай, если Хельга оглядывается. Действительно ли я думал, что Хельга убегает? Вряд ли. Но если убегала, я хотел показать, что желаю ей удачи.
Потом бухту огласил стрекот мотора. Я бездумно выругался, потому что всегда боялся шума и дыма. К берегу приближались два небольших судна. Несколько матросов гребли вельбот. Хельга, легко узнаваемая по копне волос, в компании моряка сидела в другой лодке. К берегу лодки пристали одновременно, все матросы выскочили на сушу и вытащили вторую лодку из воды. Вторая лодка была металлической уродиной с пустыми уключинами. На хвосте лодки стоял маленький несуразный гребной винт с лопастями, которые сейчас нелепо крутились, ведь моряки уже вытащили ее на привальные брусы. Моряк дал Хельге указания, а она закивала ему в ответ в своей быстрой, нетерпеливой манере. Затем, в обычной для себя спешке, норвежцы отчалили от берега, громко пожелали удачи Хельге, передали наилучшие пожелания малышке и двинулись обратно в сердце Элисхамны, где стоял на якоре их корабль.
Хельга поманила меня к лодке, которую оглядывала с большим самодовольством. На ней были высокие резиновые сапоги зеленого цвета, большие ей на пару размеров.
– Ты ушла необутой, – проговорил я. Хельга посмотрела вниз, словно только сейчас увидела свою новую обувь.
– Ах да. Это капитан подарил. Он такой душка. Сказал, что у него есть запасные.
Хельга была из тех, кому любят дарить подарки – любящей жизнь, но немного к ней не готовой – и принимала она их красиво.
– Давай выйдем в море! – воскликнула Хельга на удивление громко.
– Что, сейчас?
– Конечно, сейчас, – ответила Хельга. – Пока ты собираешься с мыслями, я соберу провизию. Нужно дойти до Бискайяхукена. Капитан говорит, там есть домики на продажу. Заночуем там и посмотрим, что они собой представляют.
Мыслями я поспевал за ней с трудом. С Хельгой всегда было так: ее настроение менялось мгновенно, и она начинала действовать. Если не подстроишься под нее, потеряешься в ее пенном кильватере.
– Баскский Крюк – уже часть моих охотничьих угодий, – возразил я, когда мы отчалили от берега: обернутая в шкуры Скульд у меня на коленях; Эберхард, свернувшийся безутешным клубком, – на корме. – Зачем мне тамошние домики? В последний раз, когда я их видел, они были в плачевном состоянии. – Мне никогда в голову не приходило купить чужое жилище. С какой радости? По бредовым законам Шпицбергена, я имел право охотиться на территории, не владея там постройками. Правила сбивали с толку, но никакой роли не играли. – А как насчет Скульд? – спросил я. – Выходить в открытые воды с ребенком небезопасно. Когда выйдем из Рауд-фьорда и отправимся на восток к Крюку, то окажемся на милости океана. В шлюпке!
– Успокойся, дядя, – отозвалась Хельга. – Бухта, как зеркальная гладь. Капитан говорит, что редко видел воды к северу от Шпицбергена такими спокойными. Главная опасность состоит в том, что легкие волны укачают нас, и мы заснем.
– Ну, так мы живем среди постоянной опасности, – сдался я. – Одной рискованной ситуацией больше, одной меньше.
Когда мы наконец приблизились к устью Рауд-фьорда, Хельга отложила весла и завела жалкий,
