Шрифт:
Закладка:
А какие шли кинокартины!
Прекрасные, чистые девушки (американки), в послеобеденных или вечерних туалетах (надетых, должно быть, по указанию штабов), заблудившись в покинутых траншеях, попадали в плен к прусским гусарам, в парадной форме, с пропусками, подписанными Беласко[14]; куртизанки, в парижских платьях, деморализовали штабы целых бригад, завлекая лейтенантов с картинными профилями и складкой на бриджах, которых генералы подозревали в шпионаже в пользу Германии, а красивые старые генералы, которых эти лейтенанты тоже подозревали в шпионаже и пользу Германии, испепеляли друг друга взглядами над ее томно распростертым телом, в то время как комики-капралы развлекали стройных сестриц Красного Креста (американок), не занятых никаким делом. Все француженки были либо маркизами, либо шлюхами, либо германскими шпионками, иногда и тем и другим, иногда всем зараз. Маркиз можно было отличить сразу: на них были деревянные сабо, так как свои башмаки, вместе со всем гардеробом, они жертвовали в пользу французской армии, оставив себе только пару сережек с бриллиантами по сорок карат. Все сыновья этих маркиз, летчики, находились в боевом вылете с прошлого четверга, что причиняло маркизам некоторое беспокойство. Но им покровительствовали профессиональные проститутки, в то время как германские шпионки любезничали с генералами.
Но одна куртизанка (очевидно, тоже выполняя приказ штаба бригады) спасает весь сектор своими женскими чарами, после того как орудия оказались бессильными, и все кончается небольшим пикником около картонной землянки, где сидит армия, с выкладкой фунтов в шестьдесят на каждого, и весь личный состав — три человека — курит сигареты, а прусская гвардия скрежещет на них зубами из расположенной неподалеку картонной траншеи.
Потом появляется капеллан, который в доказательство того, что солдаты его обожают, — он для них свой парень! — отпускает двусмысленные шуточки про дом, мамашу и прелюбодеяния. Огромный новый флаг подымается над землянкой, и враг без толку палит в него из винтовок 22-го калибра. И наши солдаты кричат «Ура!» под командой капеллана.
— Скажите, — спросила красивая подкрашенная девушка, не слушая, что ей говорит Джеймс Лоу, прослуживший два года пилотом французской истребительной авиации, — какая разница между американским асом и французским или британским летчиком?
— Фильм частей на шесть больше, — угрюмо буркнул Джеймс Лоу («Ох, какой он скучный! Где это миссис Уордл откопала его?»), сбивший в свое время тринадцать вражеских самолетов и дважды потерпевший аварию, что дало ему одиннадцать очков, к счастью не посмертно.
— Как занятно! Эго правда? Значит, вам и во Франции показывали кино?
— Да. Занимали нас в свободное время.
— Понимаю, — согласилась она, поворачивая к нему бездумный профиль. — Вам, наверно, было ужасно весело, не то что нам, бедным женщинам — сиди весь день, скатывай бинты или вяжи всякие штуки. Надеюсь, в будущей войне женщинам разрешат сражаться: куда лучше стрелять из пушки и маршировать, чем вязать носки. Как вы думаете, в следующей войне женщинам позволят сражаться? — спросила она, не спуская глаз с молодого танцора, гибкого, как червяк.
— Придется, наверно, — Джеймс Доу переставил искусственную ногу, приподнял ноющую руку — обе кости были пробиты трассирующей пулей, — если захотят снова воевать.
— Да, да.
Она с тоской следила за ловким, гибким танцором. Совсем юное тело, волосы, как лакированные, прильнули к голове. Слегка напудренное лицо чисто выбрито, он бледен, изыскан и скользит со своей блондиночкой в коротком платье плавно, уверенно, как мечта. Негр-трубач остановил запарившийся оркестр, и наступление музыки оборвалось, оставив крепость тишины во власти неутомимых защитников болтовни. Отроки обоего пола остановились, раскачиваясь, притопывая на месте, ожидая, пока снова зазвучит музыка, а ловкий танцор, безукоризненно скользя, подошел и спросил:
— Пойдем танцевать?
— Хел-ло! — протянула она нежным голоском. — Вы знакомы с мистером Доу? Мистер Риверс, мистер Доу. Мистер Доу — гость в нашем городе.
Мистер Риверс слегка покровительственно обошелся с мистером Доу и повторил:
— Значит — следующий танец?
Не зря мистер Риверс год проучился в Принстоне.
— Простите, но мистер Доу не танцует, — с безукоризненной светскостью ответила мисс Сесили Сондерс.
Мистер Риверс, отлично воспитанный, впитавший все преимущества годичного пребывания в культурном центре, изобразил грусть на своем гладком лице:
— Ну-у, пойдемте! Неужели вы весь вечер тут просидите? Зачем же вы тогда пришли?
— Нет, нет, может быть, потом. Мне хочется поговорить с мистером Доу. Вы об этом не подумали, да?
Он посмотрел на нее спокойными пустыми глазами. Потом пробормотал:
— Простите! — и ускользнул.
— Но как же так». — начал было мистер Доу. — Не надо, из-за меня. Если вам хочется танцевать…
— О, нет, с этими… с этими младенцами я вижусь постоянно. Так приятно встретиться с человеком, который думает не только о танцах… и о танцах. Расскажите лучше о себе. Вам нравится Чарльстаун? Знаю, вы привыкли к большим городам, но разве вы не находите, что в маленьких городках есть своя прелесть?
Мистер Риверс повел глазами, увидел двух девушек, смотревших на него небрежно-выжидающе, но подошел не к ним, а к группе мужчин, стоявших и сидевших у входа и ухитрявшихся каким-то образом создать иллюзию, что они и участвуют и не участвуют в общем веселье. Между ними было какое-то сродство: словно запах, их роднило одинаковое воинственное самоуничижение. Подпирают стенку — и все. Годны только для разговоров с хозяйкой и для танцев. Но даже разговорчивая хозяйка бросила их на произвол судьбы. Двое-трое из них, осмелев больше остальных, хотя и от них шел тот же слабый запах, стояли рядом с барышнями, ожидая, когда заиграет музыка, но большинство столпилось у входа, теснясь друг к другу, словно для взаимной защиты. Мистер Риверс услыхал, как они перебрасываются фразами на плохом французском языке и подошел к ним, чувствуя всю элегантность своего вечернего костюма, открывающего безукоризненное белье.
— Можно вас на минутку, Мэдден?
Сержант, спокойно куривший сигарету, вышел из толпы. При невысоком росте в нем было что-то большое, спокойное: ощущение сознательного бездействия после напряженной деятельности.
— Да? — сказал он.
— Можете мне сделать одолжение?
— Да? — повторил тот вежливо и отчужденно.
— Тут есть один человек, который не может танцевать, племянник миссис Уордл, его на войне ранило. И Сесили — то есть мисс Сондерс — целый вечер просидела с ним. А ей хочется танцевать.
Под спокойным пристальным взглядом собеседника мистер Риверс вдруг потерял свой высокомерный тон.
— По правде оказать, мне ужасно хочется потанцевать с ней. Может, вы с ним немножко посидите? Я вам буду страшно благодарен.
— А мисс Сондерс хочет с вами танцевать?
— Конечно, хочет. Она сама сказала. — Но сержант так проницательно посмотрел на
