В семитомных мемуарах Богарда нет ни единого упоминания о Бретуэйте, но в частных беседах с друзьями он вспоминал эту встречу, а также последующее общение с Бретуэйтом, которого называл выдающимся человеком. Что-то в «гаргульеподобных» чертах Бретуэйта и его дерзких манерах заставило Богарда ослабить обычную бдительность. Возможно, все было проще: один позер узнал другого.

Они уединились в углу, где очень удачно стоял столик с выпивкой. Богард попросил Бретуэйта рассказать о себе, что тот расценил не как искреннее любопытство, а как попытку увести разговор в сторону от его собственной личности. Богард даже не слышал об «Убей себя в себе», но Бретуэйт изложил ему вкратце свои основные идеи. Богард, как впоследствии писал Бретуэйт, «слушал внимательно, не поднимая глаз. Было ясно, что он узнал себя в моих словах. На пару минут облицовка отпала, и я разговаривал не с Дирком Богардом, а с Дереком ван ден Богарде». Момент истины длился недолго. Их разговор прервала хозяйка вечеринки, которая утащила Богарда знакомиться с другими гостями. Но перед тем как уйти, Богард – снова надевший маску публичной личности – попросил Бретуэйта прислать ему экземпляр его книги. Бретуэйт выполнил его просьбу и через несколько дней получил от актера записку с приглашением в его особняк Драммерс-Ярд вблизи Эмиршема, в двадцати милях к северо-западу от Лондона.

Бретуэйт приехал с часовым опозданием, но Богард то ли этого не заметил, то ли не придал значения. «Он изображал безразличие, – писал Бретуэйт, – как будто и вовсе забыл, что пригласил меня в гости». С такой притворной рассеянностью представителей высшего класса Бретуэйт уже сталкивался в Оксфорде. «Этим людям всегда было важно показать окружающим, что их мысли заняты чем-то поинтереснее, чем простая плебейская пунктуальность». Дом был огромным, но Богард провел Бретуэйта в крошечный кабинет, который называл своим тихим убежищем.

Портрет Богарда в «Я сам и прочие незнакомцы» получился язвительным и смешным. Бретуэйт очень подробно описывает все достоинства, слабости и недостатки актера. Богард, представленный в книге, одновременно тщеславен, уклончив, обаятелен, великодушен, остер на язык и раним. Согласно грубой классификации человеческого рода, придуманной Бретуэйтом, Богард относился к категории «блистательных раздолбаев». Судя по мемуарам Бретуэйта, он избавил Богарда от чувства вины за то, что тот притворялся не тем, кем был на самом деле; убедил его, что притворное «я», которое он имитировал, было таким же реальным, как то «я», которое он скрывал. Он разъяснил Богарду свою теорию о двойниках. Как понять, кто из них настоящий, а кто самозванец? Их знакомство продлилось не больше нескольких недель, но оказало значительное влияние на них обоих. В одной из частных бесед Богард сказал: «Для меня стало большим облегчением узнать, что вовсе не обязательно всегда «быть собой»; что это нормально – быть своим двойником».

Вскоре о Бретуэйте узнали в широких кругах, и он получил много звонков от других актеров и людей, связанных с кино и театром. Бретуэйт любил актеров. Они были живым воплощением его идей. Актеров ценят за то, что они притворяются теми, кем не являются на самом деле. В «Убей себя в себе» он цитирует отрывок из «Мифа о Сизифе» Камю:

«Своим повседневным лицедейством [актер] показывает, насколько видимость может создавать бытие. Ибо таково его искусство – доведенное до совершенства притворство, максимальное проникновение в чужие жизни. В итоге его призвание ясно: всеми силами души он стремится быть ничем, то есть быть многими».

Бретуэйт продолжает:

В конце каждого представления мы аплодируем стоя. Мы кричим: «Браво! Бис!» Чем убедительнее иллюзия, тем громче аплодисменты. И все же, когда мы выходим из театра, нам претит притворство. Мы порицаем людей, которые пытаются быть не собой, а кем-то другим. Это стремление «быть собой» – ересь, как она есть. К миру следует относиться как к большой сцене, на которой мы представляем ту версию себя, какой хотим быть здесь и сейчас. Только заново изобретая себя раз за разом – только «будучи многим», – мы можем избавиться от тирании застывшего, неизменного «я».

По мнению Бретуэйта, это и есть настоящий путь к счастью, и его новообретенная театральная клиентура оказалась восприимчивой аудиторией. Актеры, в силу своей профессии, уже отщепенцы. С ранних лет они понимают, что им надо играть, чтобы вписаться в общество. «Я вовсе не утверждаю, – писал Бретуэйт, – что из голубых получаются лучшие актеры. Просто общество устроено так, что всем голубым приходится быть актерами».

Сначала Бретуэйт приходил к клиентам на дом, но уже к концу августа 1962 года скопил достаточно денег, чтобы бросить работу в издательстве и снять двухэтажный дом на Эйнджер-роуд. Он сам поселился на первом этаже, а на втором принимал «посетителей». Если люди готовы платить Бретуэйту пять гиней в час, он уж точно не станет отказываться. Вскоре он зарабатывал за три часа столько же, сколько за целую неделю в «Метьюэне».

Зельда, которая к тому времени тоже окончила аспирантуру, переехала к нему в конце года. В первое время все было очень даже неплохо. У Зельды был свой собственный доход, и она никогда не впадала в зависимость от Бретуэйта, как Сара Чизем и другие его многочисленные подруги. В ту зиму она работала над своей первой книгой, «Лик другой женщины».

Вначале Бретуэйт очень серьезно отнесся к своей, по сути, случайной роли востребованного психотерапевта. Он проводил вечера за чтением психологической и психотерапевтической литературы. Однако он не изменил свои взгляды, которые высказал в «Убей себя в себе». Он пренебрежительно относился к психоаналитической модели и даже отрицал существование бессознательного. Анализ сновидений он называл тарабарщиной, практикуемой псевдошаманами. Тем не менее то, что он делал у себя в кабинете на Эйнджер-роуд, как будто давало вполне неплохой результат. Его ежедневник был заполнен на полгода вперед. Он построил перегородку на втором этаже, отделив приемную от кабинета, и нанял секретаршу, чтобы вести запись приема и следить за оплатой счетов. Филлис Лэмб, его первая секретарша, вспоминала, что на прием к Бретуэйту ходили «толпы красивых девушек и всевозможных представителей богемы». Многие потенциальные клиенты заявлялись на Эйнджер-роуд без предварительной записи. Их либо вежливо выпроваживали, либо просили дождаться, когда Бретуэйт освободится. В перерывах между сеансами Бретуэйт нередко спускался вниз, где выкуривал косячок или выпивал бутылку пива.

Роман Зельды вышел в конце 1963 года. «Обзервер» назвал его проницательным и глубоким портретом новой женственности. Обозреватель литературного приложения к «Таймс» сравнил Зельду