— А может, обойдемся завтра без телефона? — осторожно спросил он.

Ох, что тут с ней сделалось!

Они шли по оживленной набережной, кругом было полно народу. Но забыв обо всем и обо всех, она почти кричала ему, что понять ее он никогда не мог и не хотел. Да, да, не мог и не хотел! Какую превосходную жизнь он себе выбрал! Никогда ничего лично ему не надо. Только бы пальцем не пошевелить! Только бы ничем себя не обременить! В сорок три года он все еще старший преподаватель без степени. А почему? Может быть, не хватает способностей? Или здоровье подкачало? Да ничего подобного! Исключительно — матушка-лень. Но хуже всего, что эту свою лень он возвел в принцип, в целую философию, в образ мысли. Для таких, как она, которые иногда все-таки позволяют себе что-то хотеть, готовы вить из себя веревки, променивают солнечный пляж на душную телефонную будку, у него существует одно-единственное презрительное слово: су-е-та! Добиваться чего-нибудь — суета. Достигать чего-нибудь — суета. Лично он, разумеется, никогда и ни перед чем не суетится. Что вы, он выше этого! Только всех всегда судит, всем выносит свой приговор. Верховный судья, понимаете! Этот не так что-то делает и тот не так. Его бы все давным-давно послали к черту, но как можно? Он же такой бескорыстный, такой нетребовательный, такой бессребреник: ничего — себе, все — только людям. Среди них он единственный — почти святой. Вот-вот нимб над головой вспыхнет. А разве можно святого — к черту? Нельзя, нехорошо, святотатство. Но на самом-то деле никакой он не святой. Бездельник он, и все тут. Одно слово.

Тарасов слушал ее молча, не перебивая. Потом сказал:

— Правильно. Ты умница.

Она взвилась.

— Ну конечно! Даже возразить мне — ниже твоего достоинства.

— А что я могу возразить? — ответил он. — Ты права.

— Ну почему же, — она зло рассмеялась. — Скажи, что я мелкая, дрянная, корыстная баба. Что мне не хватает твоей зарплаты. Что всю жизнь я мечтала о муже-академике. Оценить твою высокую душу я просто не в состоянии.

— Это неправда, — сказал он.

Лицо его оставалось совершенно спокойным. Только побледнело чуть-чуть.

— Ох, Витя, — сказала она. — Ну сделай же что-нибудь сам. Ты, лично! Нельзя же всю жизнь прожить посторонним наблюдателем. Вечным судьей и советчиком.

— Хорошо, договорились, — сказал он. — Обязательно сделаю. — И улыбнулся.

Пыл ее постепенно угас, прошел. Ей стало ужасно горько и обидно за него. Ведь умница, способный человек, зачем он так обесцвечивает, обкрадывает свою собственную жизнь?

Той ночью спала она дурно, беспокойно. Ей казалось, что он тоже не спит, лежит с закрытыми глазами и делает вид.

На другой день, после завтрака, Витя куда-то исчез и появился только перед самым обедом. Он принес ей авиационный билет в Туранск. Ей одной.

— Как это понять? — спросила она. — Ты меня прогоняешь?

— Ну что ты, Танюша! — сказал он. — Я же все понимаю. У тебя дела, работа. Душа не на месте. Какой уж тут отдых? Возвращайся, я не вправе тебя задерживать.

Ей стало до слез обидно. Какое право имеет он за нее решать? Разве она его просила, уполномочивала? Или это откровенная месть за вчерашний их разговор? А может, вообще она слепая дура, ничего вокруг себя не видит, у него появились вполне определенные причины услать ее и остаться здесь, в Пицунде, одному?

Все служебные, театральные проблемы показались ей уже не такими важными и неотложными.

— Ну что ж, оставайся, — сказала она. — Наслаждайся жизнью. Очевидно, так тебе больше нравится.

— Нет, — возразил он, — совсем не нравится. Но я не хочу быть эгоистом. Я же вижу, как ты разрываешься на части. Я буду очень скучать.

Она улетела, а Витя Тарасов вернулся домой через две недели.

Таня думала, что жизнь их теперь пойдет наперекосяк. Образовавшаяся трещина уже никогда не зарубцуется.

Однако ничего, в сущности, не переменилось. Как жили так и продолжали жить. Дом, семья, дочка. Только в отпуск Витя Тарасов уезжал с тех пор всегда один, без нее.

Отправлялся куда глаза глядят. Время от времени Таню вызывала междугородная. А иногда звонка подолгу не было, и почтальон приносил телеграмму: «Здоров пасусь целую Тарасов».

Вот и допасся. Вонзили нож в спину возле какого-то забытого богом поселка.

— ...Никогда, никогда не прощу себе того безобразного, стыдного разговора в Пицунде, — говорила следователю Парамонову Татьяна Васильевна. — Дура, идиотка, мерзавка! Надо же быть такой бессердечной и жестокой. Ездили бы по-прежнему вместе — был бы он сейчас жив... Это я, я одна, его убийца. Казнить меня мало...

Глава шестая

Опросив ближайших друзей и родных покойного, Парамонов позвонил в прокуратуру города Котел, попросил к телефону следователя Короткова, который вел дело об убийстве Тарасова, и сказал, что ничего существенного узнать, к сожалению, не удалось. Тарасов, по всей видимости, из Туранска выехал один. О маршруте его никому ничего не известно. Вполне возможно, что маршрут свой заранее он не планировал, ехал куда глаза глядят. На вопрос Парамонова: имел ли он знакомых в городе Котел или в поселке Радужный, опрошенные ответить не смогли. По их сведениям, скорее всего не имел.

— А что у вас? — спросил Парамонов Короткова.

— Тоже не густо, — сказал Коротков. — Судя по железнодорожному билету, в Котел Тарасов прибыл пятнадцатого августа в двадцать один час. Ночевал в гостинице «Центральная», в одноместном номере. Гостиницу покинул в четыре тридцать утра. Ушел один, никого рядом с ним дежурная не заметила. А уже через три часа, в семь тридцать, гражданка Савицкая обнаружила труп Тарасова за сорок километров от города, около поселка Радужный.

— Какие есть предположения о цели его поездки в ваши края? — спросил Парамонов.

— Никаких, в сущности, — сказал Коротков. — Единственно, места у нас очень прекрасные. Леса, озера. Если бы хорошие дороги, так от туристов не было бы отбоя.

— Случаи безмотивной преступности прежде не наблюдались? — спросил Парамонов.

— Это