Наступление на Сомме настолько было «секретом Полишинеля», что в Англии название «Альбер» передавалось из уст в уста задолго до 1 июля 1916 года. Во второй половине дня в ту страшную субботу пришли новости об атаке, но о ее провале не сообщалось ни словом, сведений о потерях тоже не поступило. В следующий четверг Кэри Гилсон вернулся с женой из Лондона и обнаружил шаблонную полевую карточку от сына с сообщением: «Со мной все хорошо. Напишу при первой возможности». Тем же вечером директор школы написал шутливый ответ, сославшись на друга семьи, который «шлет только карточки и ничего не вычеркивает, так что каждое послание возвещает о том, что он жив-здоров, ранен, доставлен в полевой госпиталь и т. д.». Отражая общее мнение о том, что 1 июля стало переломным моментом, он добавлял: «Немцам крышка». Но теперь семьи одна за другой узнавали о гибели или ранении сыновей. Гилсоны знали, что Роб воюет где-то поблизости от Альбера. В пятницу 6 июля мачехе Роба Донне казалась невыносимой сама мысль о возвращении домой: она была уверена, что там ее ждет телеграмма из военного министерства. В субботу пришло письмо, перечеркнувшее все надежды. Артур Седдон, один из ближайших друзей Роба среди офицеров Кембриджширского батальона, прислал соболезнования в связи с его смертью.

Кэри Гилсон справлялся с горем – или скрывал его, – разглагольствуя о величии жертвы, и пытался занять себя тем, что наводил дополнительные справки и писал некролог. Сестра Роба Молли с головой ушла в работу на благо фронта: она ухаживала за ранеными в госпитале, устроенном в Бирмингемском университете. Но единокровные братья Роба – шестилетний Хью и Джон, которому еще не исполнилось и четырех – горько рыдали, узнав, что их обожаемого «Родди» больше нет. Донна была совершенно раздавлена утратой своего «лучшего друга». Она молилась о том, чтобы газеты не попали в руки Эстели Кинг, которая как раз возвращалась из Голландии.

В письме Седдона говорилось, что Роба «любили все, с кем он общался». Преданный Брэднем рассказывал, что его «любил весь взвод и, скажу без преувеличений, вся рота, ведь он был замечательным офицером и хорошим командиром». Старый майор Мортон заявлял, что Гилсон был ему как сын, и признавался: «Я почти рад, что не смогу вернуться в роту; мне кажется, мне бы на каждом шагу его не хватало»[81]. Райт, субалтерн, деливший с Гилсоном жилье в блиндажах и на квартирах в течение полутора лет, писал, что дружба с Робом «была для меня всем в жизни, полюбить которую я не в силах», и добавлял: «Я мечтал о времени, когда наша дружба неизмеримо созреет и расцветет в дни Мира».

Для Толкина, как и для друзей Гилсона среди «Кембриджширцев», личная потеря добавилась к ужасу и усталости битвы. Психотерапией горя в армии никто не занимался, специалистов по посттравматическим стрессовым расстройствам не было, это считалось делом обыденным. Но так уж вышло, что по возвращении в Бузенкур после атаки на Овиллер Толкину перепала недолгая передышка. В понедельник 17 июля 1916 года он остановился на ночь в Форсевиле, по пути к очаровательному провинциальному городку Бовалю на расстоянии пятнадцати миль от фронта – в Боваль 25-я дивизия была передислоцирована на отдых. 19 июля после проведенной комдивом инспекции Толкин сел обедать с прочими офицерами роты «А» – теми, что еще оставались в строю. Офицер, командовавший ротой на момент прибытия Толкина, к тому времени уже погиб. Двое субалтернов были ранены, их увезли из-под Овиллера четыре ночи назад (Уэйт, юрист из Линкольнс-Инна[82], получил несколько пулевых ранений в бедро и в живот). Остались Фосетт-Барри, кадровый военный, которому предстояло занять пост командира роты; из батальонного штаба – Олтем, офицер разведки, и девятнадцатилетний капитан Эдвардс, офицер-пулеметчик, плюс новоприбывшие – Толкин, Лоузби и Аткинс. По всей видимости, в тот день Толкин устраивал обед для офицеров роты «А». Денщики – Гаррисон, Арден и Кершо – подавали на стол и разливали виски.

Денщик состоял при офицере для личных услуг по хозяйству: он драил, чистил, застилал постель, поставлял к столу лучшее, что удавалось добыть. Это была не столько роскошь, сколько мера чисто практического свойства. Офицеры, вне всякого сомнения, пользовались бо́льшим комфортом, нежели нижние чины, но почти все их время поглощали учения и распределение нарядов на работы, а по «выходным» они работали цензорами – просматривали неизбежные письма домой (нелюбимая всеми обязанность, сеявшая неприязнь между армейскими чинами). Находчивый денщик мог заслужить уважение и искреннюю благодарность. Толкин с трудом сходился с сослуживцами-офицерами, зато к знакомым денщикам преисполнился глубокого восхищения. Однако же денщик был в первую очередь не слугой, а рядовым, который состоял ординарцем при офицерах в бою. В придачу к хорошей физической форме он должен был быть достаточно умен, чтобы не исказить ненароком сообщения и приказы. Как любой рядовой, он также принимал участие в боевых действиях. Один из денщиков роты «А», Томас Гаскин, манчестерский рабочий, был в числе тридцати шести фузилёров, погибших или пропавших без вести под Овиллером. Толкин сохранил душераздирающее письмо от матери Гаскина, спрашивающей о судьбе сына.

За две недели 11-й батальон Ланкаширских фузилёров потерял 267 человек. Такими темпами боевая часть без новых призывов и без продолжительного отдыха от боев перестала бы существовать в течение месяца; батальону, понесшему тяжелые потери, предстояло пройти реорганизацию в Бовале.