Наконец, я немного пришёл в себя. Исчез набат колоколов, звучащих в голове, остались только звон и боль. Понадобилось ещё несколько минут прежде, чем боль прошла, звон прекратился, и я смог соображать. Я склонился над телом отца Окимия. Живой! Его дыхание пусть едва заметное поднимало грудь, на шее бился, скорее, трепетал пульс. Я попытался поднять отца Окимия. Он был худ, но довольно высок и тяжёл, а силы ко мне ещё не вернулись. Мне нужна была помощь. Из всех контактов я знал только секретарши – Люсеньки. Я набрал её номер и, объяснив, где я нахожусь, попросил срочно вызвать Герасима и спуститься ко мне, взяв лекарство отца Окимия.

Я ждал, а пока расстегнул рясу на отце Окимии, чтобы дать ему больше воздуха. Он выглядел очень больным: глаза его запали в синих кругах, щеки ввалились, резко обозначив глубокие вертикальные морщины. А седые волосы казались серебристо-серыми.

Со стороны лестницы послышался грохот, и через некоторое время показалась Люсенька, прихрамывая.

– Упала?

Она кивнула и наклонилась потереть колено, но тут взгляд её упал на распростёртое тело отца Окимия, и она с воплем бросилась к нему.

Я поморщился:

– Хорош, орать! Лекарство принесла?

– Да! Да! – трясясь всем телом, она, путаясь в платье, достала из кармана маленький пузырёк с лекарством. – Вот! Вот! Это надо дать.

«И как дать-то? – подумал я, – рот, что ли разжимать?».

Казалось, что она прочитала мои мысли. Взглянула на меня, нахмурилась и решительно двинулась к отцу Окимию. Я с удивлением смотрел, как она ловко накапала в колпачок капли из пузырька, и решительно дала его мне:

– Подержите! Не пролейте только!

Я взял. Она ловко разжала Отцу Окимию зубы, опустив вниз его нижнюю челюсть, и протянула мне руку, нетерпеливо глянула:

– Ну!

Я передал ей колпачок, и она очень медленно влила его содержимое ему в рот, надавив вверх на подбородок, прикрыла его. Взяла руку отца Окимия и пощупала пульс. Несколько томительных минут мы ждали. Наконец, она повернула ко мне улыбающееся лицо, по нему катились радостные слезы.

– Получше, получше! – почему-то шёпотом сказала она. – Слава Богу, – и истово перекрестилась.

«Удивительная девушка, – подумал я, – и когда горе плачет, и когда радость».

Я сел на пол рядом с ней у ног отца Окимия.

– А что доктор?

– Выехал, сказал, что будет через полчаса. Что надо дать лекарство и положить в постель. Герасим сейчас должен прийти. Я ему рассказала куда.

– Хорошо. Сам я никак не смог поднять, – почему-то виновато сказал я. Она понимающе кивнула и ободряюще погладила меня по руке.

– Ничего отцу Окимию уже лучше.

Через несколько минут послышался грохот тяжёлых шагов на лестнице и чертыханье. Мы переглянулись. Открылась двери и плечом вперёд протиснулся Герасим.

– Это ж надо такое понастроить! Пройти нельзя, я насилу пролез к вам.

И, увидев отца Окимия, кинулся к нему:

– Отец родной, что с тобой? Что же это такое?! – грозно рыкнул он на нас, словно мы были виноваты в случившемся. Люсенька испуганно пискнула и спряталась за меня.

– Ничего, Герасим, ничего, не волнуйся, – я попытался успокоить его. – Отцу Окимию стало плохо, Люсенька дала лекарство. Ему уже лучше. Скоро и доктор придёт. Все будет хорошо. Только вот надо отца Окимия отсюда как-то вытащить, – я с сомнением посмотрел на гиганта: он сам еле протиснулся по лестнице, как же он потащит отца Окимия?

Герасим кивнул и задумался. Походил вокруг стула, на котором полулежал Отец Окимий, встал впереди, опустился на колени и повернулся к старцу спиной. Глянул на меня:

– Давай пособляй! На спину мне его валите.

Мы с Люсенькой взяли руки старца и положили на плечи Герасима. Герасим крепко их прижал к груди, принимая на свою спину худое тело отца Окимия. Поднатужившись, поднялся с колен и направился к выходу. Люсенька ругалась и била его по могучему плечу, когда он, протискиваясь в дверь, прижал отца Окимия к стене. Мы немного повозились у выхода. Наконец, благополучно миновали дверь, и Герасим, осторожно ступая, пошёл вверх по лестнице, которая прогибалась под его ногами, грозя вот-вот переломиться.

Люсенька, причитая, кинулась было за ним, пытаясь поймать ноги отца Окимия, которые бились по ступенькам при каждом шаге Герасима, и придержать их. Герасим шуганул её и приказал нам не вставать на лестницу, пока он тут, а то проломится к чертям собачьим, как он выразился, эта хлипкость и ноги все переломаем.

Наконец, Герасим добрался до верхней двери и с трудом втиснулся в кабинет. Мы бросились за ним.

***

Отца Окимия уложили на кровати в его спальне, которую уж с год как оборудовали в комнатке рядом с его кабинетом, с того времени, когда у отца Окимия обострилась болезнь. Он всё не приходил в себя, хотя сердце билось ровнее, и пульс уже не ощущался трепещущей бабочкой. Люсенька плакала, мы с Герасимом мрачно стояли у его изголовья, не зная, что предпринять. Хорошо, что вскоре приехал доктор. Мы облегчённо вздохнули, а Харитон выгнал нас в коридор.

Люсенька повела нас с Герасимом к себе, в секретарскую, где усадила за низкий столик и налила чаю. Поставила вазочку с пряниками. Она с таким умилением и благодарностью смотрела на Герасима, что тот крякнул и полез за пазуху, достал оттуда флягу. Открутил крышку и плеснул в неё темно-бурой жидкости:

– Будешь? – протянул мне.

Люсенька негодующе фыркнула и ушла на своё рабочее место.

– Вот так и лучше. А то уставилась своими глазищами, – проворчал Герасим.

Я глотнул из фляжки, жгучая жидкость обожгла горло и желудок, но принесла ясность голове и тепло, и покой груди. Чуть задохнувшись, я кивком поблагодарил Герасима и отдал крышечку. Герасим налил в неё пахучую жидкость и одним махом влил в рот, удовлетворённо крякнул и вытер усы и бороду.

Мы ждали доктора долго. Наконец, он вышел из спальни отца Окимия, кивнул и пошёл к нам. Не успел он дойти, как двери неподалёку расположенного лифта звякнули, и из него вышел отец Фивий. Он сильно располнел за то время, пока я жил тут и потому казался старше своих лет. Держался он с большим достоинством, и сначала мы увидели пухлую белую руку, опирающуюся на посох, а затем показалась из лифта и его дородная фигура, и неспешно поплыла к нам. Представляю, какой трепет вызывал он у прихожан и монахов, – я улыбнулся про себя, – сейчас ещё и руку свою будет тыкать в губы. Я его терпеть не мог за заносчивость, граничащую со скудоумием. С того памятного нам обоим дня, прошло уже три года. Мы почти не встречались, но я чувствовал его неприязнь ко мне. Видимо, потому, что я так и не захотел воспользоваться его предложением поддержки, и остался с отцом Окимием. Я не мог понять то ли он не любил отца Окимия, то ли столь фанатично был привержен религиозным обрядам. Ведь надо же накатать жалобу в синод на настоятеля, что тот часто болеет, а остальное время занимается в обсерватории и не справляется со своими обязанностями, редко проводит службы в храме! А ещё верующий человек. Хотя, скорее всего, вера для него лишь способ карьеры, вот он и добивается чего хочет. Добился же кляузами, что его назначили заместителем настоятеля. Вон хвост-то как распушил, палку зачем-то купил, а он ведь чуть старше меня. И разжирел как свинья.