— Понял, не дурак! Уже ухожу. Работай спокойно, комиссар! Я тут за дверью, если что.

Саша оглядела кипу изданий — от солидных британских газет с цветными иллюстрациями до скверно отпечатанных нелегальных. Привычно взяла из стопки одну из основных российских, почтенное новостное издание — и замерла.

Портрет в траурной рамке на передовице она узнала сразу, хоть и встречала этого человека лишь однажды. Седой величественный генерал Павел Францевич Вайс-Виклунд смотрел на нее строго и немного печально. Но не его смерть взволновала ее — Саша, тяжело дыша, пробежала глазами текст статьи…

«Вероломно убит в числе других высших офицеров собственной дочерью Аглаей, предавшей благородные традиции своего семейства и вставшей на сторону мятежников. По нашим данным, именно она пронесла гранату в штаб, устроила взрыв, унесший жизни шести офицеров, и погибла сама…»

Погибла сама.

Гланька. Девочка, которой по праву рождения досталось все, о чем человек только может мечтать — а мечтала она о счастье для всех людей, кем бы они ни родились. Ради своей мечты она шла на все, стала настоящей валькирией, грозой врагов Революции — той, кем Саша никогда не будет, и не из-за отсутствия нужных навыков даже, а просто по слабости характера…

В дверях Саша наткнулась на секретаря, вносившего стопку бумаг.

— Александра Иосифовна, посмотрите, последние сводки из…

— Позже, — оборвала его Саша. — Неважно. Позже.

Изо всех сил стараясь сохранять равновесие, как после удара, добрела до своей спальни — ненадежного, но единственного убежища. Свернулась калачиком на кровати, обхватила колени руками.

Гланя, ну что же ты, как же я без тебя, для кого теперь это все… Слезы жгли где-то внутри, но так и не подступали к глазам.

Мягкие, но чужие, такие чужие руки на плечах. Запах духов, свежий, острый, тревожный.

— Дайте мне четверть часа, — глухо сказала Саша. — Мне надо побыть одной. Я скоро вернусь к работе.

— Саша, вы знаете, что побуждает человека мстить? — Вера проигнорировала ее слова, продолжая обнимать ее за плечи.

— Не теперь, мне нынче не до беседы…

— В архаических обществах, не знающих правопорядка, месть — единственный способ показать, что никому не позволено безнаказанно трогать род или иную общность. В современном мире это обыкновенно не так, но что-то древнее в нас восстает и требует отмщения за обиды, пусть никакого смысла в этом и нет.

Саша молчала, надеясь, что непрошенный и неуместный экскурс в историю скоро закончится.

— В детстве у меня был кукольный домик, — Вера говорила как ни в чем не бывало. — Никому, ни одной живой душе не позволялось трогать его. Только я решала, где мои куклы будут находиться и что делать.

Ты и сейчас играешь в куклы, только они у тебя живые, подумала Саша, но ничего не сказала. Вера, пару секунд подождав реакции, продолжила говорить:

— Однажды у нас гостила девочка моих лет, дочь отцовского сослуживца. В мое отсутствие она вошла в мою комнату и передвинула моих кукол, хоть и знала, что я этого не терплю. Через три дня ей предстояло выступить перед дедушкиными гостями — она играла на скрипке, ее считали одаренной. Я тайком подпилила одну из струн на скрипке, и та лопнула посреди выступления, да и звук был фальшивый с самого начала. Гости, разумеется, отреагировали весьма тактично, но оттого опростоволосившейся девочке было только горше — она так гордилась своим талантом.

Рука Веры вдруг показалась очень тяжелой. Саша отодвинулась, села в кровати по-турецки. Веревочка развязалась, волосы упали на лицо, и Саша не стала их поправлять, так и смотрела на Веру сквозь спутанные пряди.

— Я до сих пор думаю иногда о цели и смысле моего поступка, — продолжала Вера. — Никакой практической пользы мне та выходка не принесла. Это не было способом научить гостью не трогать мои вещи: никто ведь не знал, что струна — моя проделка. Если бы это сделалось известно, меня бы на месяц отлучили от чтения книг — так в нашей семье наказывали детей за шалости. А гостья все равно уехала вскоре после неудачного концерта и более нас не посещала. Но я никогда не забуду глухое, темное торжество, которое испытала в момент ее фиаско. Как она побледнела, потом покраснела, панически принялась извлекать скрежет из сломанной скрипки, а зрители деликатно отводили глаза. Потом кто-то зааплодировал, все подхватили, и это было еще унизительнее. Девочка так растерялась, что даже не могла сама уйти со сцены, пришлось матери уводить ее за руку. Мой мир, надломанный ее вмешательством, сделался вновь целым в эту минуту. А вот сама я целой быть перестала…

— К чему вы рассказываете эту душещипательную историю? — раздраженно спросила Саша.

— Я знаю, что жажда мести — не придумка ленивых театральных сценаристов. Это глубокая, темная и подлинная потребность человеческой души. Я понимаю ваше желание отомстить за подругу, пусть даже тогда наша попытка противостоять голоду пойдет прахом. Сама я не умею быть выше этого и знаю, что многого прошу от вас. Однако подумайте вот о чем. Командование Тамбовской операции погибло почти в полном составе. Продвижение правительственных войск приостановлено, Аглая Вайс-Виклунд спасла немало жизней ваших друзей. И теперь новое командование сразу будет реализовывать нашу программу, в него можно назначить людей, изначально на это настроенных. Мы как раз успеем. Своим отчаянным поступком ваша подруга изрядно поспособствовала будущему установлению мира. Не окажется ли ее жертва напрасной — зависит теперь от нас.

— Послушайте, хватит, а? — взорвалась Саша. — Довольно того, что я работаю на вас, как проклятая! Хотя предпочла бы поставить вас к стенке, вас всех! И чинуш ваших, и военных, и Каина, и Щербатова — его в первую голову. И вас тоже, Вера, я, знаете ли, не мужчина, на меня ваши чары не действуют! Аглая погибла, а вы все ногтя ее не стоили! Я ем себя поедом каждый день за то, что связалась с вами! Я — предательница для своих друзей, для своего дела, для себя самой! Не ваша заслуга, что голод еще страшнее вас. Так хоть в душу мне лезть не смейте!

— По крайней мере, — сказала Вера в дверях, — вы немного выпустили пар. Жду вас в гостиной, надо вычитать проект реформы системы наказаний для низших сословий.

Когда Вера вышла, Саша распахнула окно. Дышать сразу стало легче. Воздух не был морозным, не обжигал легкие. Сугробы во дворе съежились, капель