указывало на преступников. Возможно, выяснилось бы, что данный экземпляр – это полицейское оружие, утерянное в перестрелке с бандитами. А возможно, что это было оружие, приобретённое для частных целей, хозяин которого уже умер.

В общем, тёмная история, поэтому Мадлен, доверившись своему полицейскому чутью и поняв, что убийство всё равно никогда не будет раскрыто, поспешно объявил о самоубийстве. Собственно, у комиссара просто не оставалось никакого иного выхода.

Реакция обитателей Елисейского дворца на слова о самоубийстве Гросувра была единодушной – все присутствовавшие закивали головами, как китайские болванчики. А вот согласились ли они в глубине души со словами комиссара?!

Господи! Да как можно всерьёз думать, что это самоубийство?! Слова комиссара могли убедить лишь тех, кто не имел сколько-нибудь чёткого представления о человеке, называвшемся «герцог де Гиз», а вот обитатели Елисейского дворца эпохи Миттерана знали Гросувра хорошо, очень хорошо! Франсуа де Гросувр просто не был способен на самоубийство. Это исключалось. Самоубийство равносильно бегству после проигранной битвы, а он дрался, даже если у него оставалось хоть четверть шанса, и даже если шансов не осталось бы вообще.

К тому же в тот день, 7 июля, он с самого утра был настроен чрезвычайно бодро и весело, в общем пребывал в отличнейшем расположении духа – могу засвидетельствовать.

Сразу же после завтрака он встретился с гравировщиком – тот принес Франсуа охотничье ружье с виртуозно выгравированными там утками. И Гросувр, не просто любитель, а заядлый охотник, был поистине счастлив. Затем он встретился с одним своим приятелем, известным в качестве обладателя своры превосходнейших гончих, и условился поохотиться в выходные, что ещё больше улучшило настроение «герцога де Гиза».

К тому же к восьми часам вечера я и Франсуа были приглашены на званый ужин, поэтому около двенадцати часов дня Франсуа послал хозяйке дома, в который мы собирались, букет бесподобных белых роз. К букету была приложена записка, где говорилось, что Франсуа счастлив встретиться с мадам такой-то сегодня вечером и с нетерпением ждёт этого мига.

Отправив цветы, Гросувр поехал в президентский дворец на Елисейских Полях, и совсем не в таком настроении, которое приводит к самоубийству, но после семи часов вечера оказался найденым в собственном рабочем кабинете со смертельной раной в области горла.

Собственно, в семь часов вечера он должен был спуститься к машине, чтобы заехать за мной, ведь нас ожидал званый вечер, но к машине мой Франсуа так и не спустился. Когда охранник поднялся за ним, то обнаружил бездыханное тело.

Вдобавок ко всему на лице Гросувра красовался свежий синяк. Удивительно, почему этот синяк не заметил ни охранник, ни толпа фликов, прибывшая на место происшествия! Может быть, синяк скрылся под пятном крови? Не знаю, потому что меня в Елисейском дворце не было, а обо всём, что там произошло, я узнала по чужим рассказам. Кстати, в заключении о вскрытии содержалось упоминание, что у покойного оказалось вывихнуто плечо. Могу ручаться, что утром у Франсуа не было синяка на лице, да и вывих отсутствовал…

Получается, что перед тем, как совершить самоубийство, Франсуа сначала ударил себя по лицу, а после умудрился повредить плечо. Совершенно не представляю, что нужно сделать, чтобы сознательно вывихнуть себе что-либо, но главное в другом – вы сами видите, что версия о самоубийстве Гросувра не выдерживает никакой критики. Это полный идиотизм, а не версия, но она была официально принята!

И вдобавок ещё оказалось, что из кабинета Гросувра в президентском дворце вдруг исчез сейф, но Мадлен даже после этого упорно держался своей версии. Поначалу он и его инспектора старались не замечать пропажи, хотя пустое место в кабинете, где прежде явно что-то находилось, не заметить было трудно. Затем один из служителей дворца (или дурак, или отчаянный храбрец) указал комиссару на пропажу, но Мадлен тут же заявил, что данное обстоятельство не имеет никакого отношения к делу. Дескать, нет оснований предполагать, что сейф похищен именно после смерти Гросувра и что, вероятнее всего, это сам Гросувр, замышляя самоубийство, предварительно озаботился судьбой своего сейфа и приказал его где-нибудь припрятать. Да, вот такое идиотское умозаключение сделал комиссар, посланный на Елисейские поля префектом Парижа.

Все молчали, хотя никто из обитателей дворца ничуть не сомневался, что Франсуа де Гросувр был убит и что сейф похищен, ведь в этом сейфе хранились документы, могшие скомпрометировать очень многих политиков не только Пятой, но и Четвёртой республики.

И вдруг, когда прозвучали глупейшие слова Мадлена насчёт сейфа, один из присутствующих не выдержал и дал волю гневу. Это был Пьер Берриль, начальник антитеррористической службы Елисейского дворца, то есть такой человек, который досконально знал как видимую, так и невидимую жизнь Елисейского дворца. Кроме того, Берриль подчинялся Гросувру напрямую, находился с Франсуа в постоянном рабочем контакте и поэтому видел чрезвычайно много такого, чего сторонний человек даже и не заподозрит. И вот Берриль, человек в высшей степени осведомлённый, не просто выразил возмущение нарочитой слепотой комиссара, но и закричал, что Гросувра грохнул Жиль Менаж.

Опять воцарилась тишина, но если раньше она подчёркивала всеобщее чувство неловкости (ах, как неудобно! труп в Елисейском дворце!), то теперь тишина сделалась гнетущей, страшноватой.

Лишь комиссар не испугался, а обиженно нахохлился. Очевидно, ему в его полицейской практике уже приходилось выслушивать громкие обвинения, и он привык. По всему было видно, что для Мадлена главное – не выяснить суть дела, а показать всем, что он не позволит манипулировать собой и сбивать с обозначенного пути. Комиссар повторил, что основная версия – самоубийство, а если у кого-то из свидетелей есть другие версии, то эти версии надо излагать в префектуре, а не здесь.

Мадлен, как видно, опасался, что и другие присутствующие начнут настаивать на версии убийства, но все кроме Берриля изобразили нарочито отсутствующий вид, притворяясь, будто и не слышали реплику насчёт Жиля Менажа.

Их вполне можно понять, ведь Менаж был тогда директором президентской администрации. Тут сразу сделаешь вид, что совершенно ничего не слышал и не понял, ведь представлялось очевидным, что Жиль Менаж мог убить Гросувра лишь в одном случае – если бы поступило личное распоряжение самого президента Пятой республики.

Лично я убеждена, что страшное, жесткое распоряжение президента – убрать моего Франсуа