Читатель эссе должен обратить внимание на трактовку таких понятий, как «артистизм» и «чародейство», ибо эти качества, несомненно, отличают многие стихотворения поэта. С точки зрения содержания поэзии Бенна, по-моему, важно при чтении эссе обратить внимание на соотношение пессимистически-нигилистических и оптимистически-гуманистических элементов, иначе говоря, ясно понять, что именно Бенн тотально отрицает и на что же он, в конце концов, надеется (на отдельных сторонах этого соотношения я пытался заострить внимание). Говоря о конфликте «лирического Я» со средой и о неизбежном одиночестве Поэта, Бенн провозглашает Поэта хранителем высших ценностей человеческого духа, «последним остатком от человека, который еще верит в абсолютное, живет в нем» (с. 269). Причем «абсолютное» для Бенна – не головная конструкция, не выдумка, не утопия, но лишь абсолютная нравственная позиция, стремление пронести гуманистический идеал сквозь все «завалы действительности». «Лирик не может позволить себе чего-то не знать, он должен работать до изнеможения, все перепробовать своими руками, он обязан ориентироваться в том, на какой точке сегодня остановился мир, какой час в этот полдень переживает Земля» (с.270). Постоянная и нигде не ослабевающая напряженность между сиюминутным (встающим во всей своей обнаженной конкретике) и вечным, просвечивающим сквозь всю приглядную и неприглядную конкретику идеалом – в этом живой и трепещущий нерв поэзии Бенна, в этом ее возрастающая с годами притягательность.

К сожалению, рассуждения о Бенне получились несколько растянутыми, хотя в рамках всей статьи предполагалось, что сравнение творчества Георга Тракля, крупнейшего австрийского поэта-экспрессиониста, и Готфрида Бенна, крупнейшего немецкого поэта, прозаика и эссеиста, может внести дополнительные штрихи для уяснения сходства и различия австрийского и немецкого экспрессионизма. Но на практике все оказалось не так просто. Тракль (1887–1914) и Бенн (1886–1956) – почти ровесники по рождению, но Тракль прожил 27 лет, рано пристрастился к наркотикам и закончил жизнь самоубийством, Бенн прожил 70 лет, и об этом приходится напоминать, – хотя развитие и раскрытие гениальных способностей поэта нельзя измерять обычными человеческими мерками – слишком много в истории литературы исключений. И всё же…

Учитывая то, что было сказано о Тракле в соответствующем разделе статьи, читая его произведения и литературу о нем, я с прискорбием пришел к выводу, что его самоубийство было неизбежным и неотвратимым. Природа наделила его роковым даром неутолимой чувственности, которую не имеет права осуждать тот, кого этот дар (или проклятье) миновал, но она же наделила его огромным поэтическим талантом, который он употребил на то, чтобы искупить поэтическим словом свои неискупимые грехи.

И чем больше он взрослел, тем больше страдал, – и тем лучше становились стихи… Если бы эта проблема касалась исключительно лишь одного Тракля, то от нее можно было как-то отмахнуться с помощью удобной поговорки («исключение подтверждает правило»), но лично я уже давно понял, что всякое исключение настораживает, и ввел для себя другую поговорку («исключение упраздняет правило»). Чем больше я живу, тем больше обнаруживаю грешников среди крупных (порой гениальных) писателей, чьи грехи отталкивают не только меня… Но эта тема – слишком огромна и почти не поддается разрешению.

Чтобы гениальную и сверхчувствительную личность не раздавили грехи, необходимы: 1) короткая память, равносильная постулату 3. Фрейда о характерном для людей «вытеснению» всего неприятного и нежелательного в подсознание, и это действительно характерно для многих, но отнюдь не для всех, – Фрейд явно работал на массовое сознание; 2) отсутствие совести, которое встречалось у отдельных людей всегда, но в новейшее время распространяется еще больше, находя свое оправдание в трудах отдельных (и весьма популярных) философов (не говоря уже о политиках и политологах) – «что мне выгодно, то и правильно»; з) как предохранительный щит может служить цинизм, ирония, самоирония, сарказм, гротеск и т. д. – все формы обличения несовершенного общества, помогающие забыть о собственном несовершенстве (и собственных грехах). Но у Тракля спасительный цинизм совершенно отсутствовал, а с памятью и совестью у него все было в порядке. Он проклинал свои страсти, пытался заглушить их наркотиками, но наркотики успокаивают только на время, а их передозировка приводит к смерти. Трагическая, безысходная судьба… и прекрасные, гениальные стихотворения, в которых есть все: и память, и совесть, и нежность, и благородство – все то, что заставляло его шлифовать свои стихи до неповторимого совершенства, о чем австрийский исследователь его творчества написал: «Его альтернативный путь пролегает в области синтезирования языковых процессов, в сфере непостижимого прежде обогащения языка образами, звучанием, запахом, молчанием. В поэзии нашего столетия, вне всякого сомнения, продолжает существовать «траклевский тон»… Он воспринимал свою поэзию как «неполное раскаяние», «незавершенное наказание», следуя тем самым не за Ницше, а за Достоевским»13. Но трагический и пока неразрешимый для меня парадокс заключается в мысли о том, что, может быть, только такие грехи и такие непомерные страдания могут породить такую уникальную, неповторимую поэзию, какую завещал в назидание человечеству Георг Тракль.

Готфрид Бенн был не менее подвержен страстям и не менее чувствительным, чем Георг Тракль (насколько подобные вещи вообще поддаются сравнению). Но даже перечисление трагедий и превратностей его жизни займет немало страниц, и я попробую ограничиться лишь несколькими его высказываниями. «В стихотворении недопустимы элементы случайности… он должен герметизировать свой стих против вторжений, возможных помех, и он должен следить за чистотой своих фронтов… Отовсюду приходят краски, не поддающиеся учету нюансы, светотени – из всего этого возникает стихотворение… которое, возможно, складывается в один из этих разорванных часов, – абсолютное стихотворение, стихотворение без веры, стихотворение без надежды, стихотворение ни к кому не обращенное, стихотворение из слов, которые вы монтируете чарующим образом. И чтобы еще раз сказать это: тот, кто за моей формулировкой видит лишь нигилизм и непристойность, тот не замечает, что за ослепительностью и за словом находится еще достаточно темнот и отбросов бытия, чтобы удовлетворить даже самого глубокомысленного, что в каждой форме, которая привлекает и очаровывает, заключено достаточно страсти, природы и трагического опыта. Но, конечно же, для этого нужна решимость, вы покидаете религию, вы покидаете коллектив и переходите в необозримые поля… Наш строй – это дух, его закон диктуется выражением, формой, стилем… И это стихотворение без веры, это стихотворение без надежды, и это ни к кому не обращенное стихотворение тоже трансцендентно, оно является, говоря словами французского мыслителя, «осуществлением выявляющегося в человеке, но его превосходящего становления» (с. 270–271).

Даже из этой неполной цитаты можно увидеть, на какой высокий пьедестал ставил Бенн поэта-лирика. Рано осознав свое призвание поэта – быть хранителем высших духовных ценностей человеческого в человеке – Готфрид Бенн всю жизнь упорно стремился соответствовать своему призванию. При этом ему удалось – вовсе не идеализируя