Шрифт:
Закладка:
Да. Еще как понимаю.
— И как она решила вопрос антов?
— Что?
Каен взглянул на меня с недоумением.
— Как императрица решил вопрос с антами? — повторила я терпеливо.
Брат пятерней зачесал волосы назад и тут же снова разворошил их на затылке.
— Ну, Люче, вечно ты загадываешь загадки, — задумчиво дернул меня за косу. — Отросли волосы у тебя, прямо как у королевны из сказки… Ах, да, про антов. Они угомонились, а значит что-то мать-императрица решила.
В переводе с политического на повседневный, десяток антов показательно казнили, сотни две сослали в Ленахрд, выжившие, конечно, угомонились. Угомонить драконов вообще можно только двумя способами: златом и угрозами, а выгод анты, судя по прибавлению в Ленхарде, не получили. В нашем крыле пушечное мясо не переводилось.
— А что с налогами на северные земли?
— Увеличили налог на пушнину и запретили стрелять тонкорогих. Ну, сама понимаешь, тонкорогие — редкость.
Редкость… В столице. А на Северной границе, тонкорогие — это рагу. Хочет, хочет императрица прибрать к красивым ручкам Северного дракона, душит его налогами.
Про почившую наяру почившего императора, которая славилась крепкой психикой и идеальным здоровьем, спрашивать не стала. Императрица расчищала путь к трону своему сыну, чей авторитет пошатнулся в последние годы, судя по слухам, долетавшим до Ленхарда.
Не зря притащил меня в Семидворье Рейнхард, не зря.
Зреет буря…
Дорогие читатели, большое спасибо за ваши комментарии, звездочки и награды! Это очень поддерживает меня ))
20. Другая правда
— Зачем ты ее сюда притащил?
Теофас разворошил солнечную копну волос, с ненавистью глядя в зеркало. Зеркало пришлось поставить, когда он настолько сроднился с тьмой, что перестал ее чувствовать. Злость, ярость, приступы агрессии казались его собственными, но вот зеркало… зеркало всегда показывало правду: черную радужку глаз, искалеченные нити магических жил под кожей.
Но сейчас он видел только собственное лицо, вызывавшее в нем прилив паники и бессилия. Мать была права, он родился на беду.
— Твоя красота — лишь редкий камень в коллекции достойной драниры. В лучшем случае. В худшем случае она принесет Империи беду, а сын императора должен нести благо, Теофас.
Его мать никогда не читала нотаций. Не жаловалась, не просила, не приказывала. Она просто давала инструкции. Быть быстрее, сильнее, лучше, еще лучше, лучше, чем первые из первых.
И он соответствовал. Бился на мечах достойно имени Таш, проигрывая только лишь опытным рыцарям, превосходящих его возрастом, владел тремя базовыми языками, и к семи годам достиг уровня Академии, всем нравился, но ни с кем не был близок, как предписывал этикет. Ему поочередно покорились придворные науки, и его детское мнение, случалось, принимали в расчет убеленные сединами советники.
Но мать была недовольна. Даже когда ликующий нир Шелен выявил в нем редчайший двойной дар.
— Это не достижения, — именно в день, когда был обозначен его дар, она впервые позволила раздражению вырваться наружу. — Это стартовый капитал. Это норма для любого императора! Все, чего ты добился до этой секунды, это лишь с трудом дополз до нулевой отметки, но пора уже сделать шаг в будущее и заработать что-то собственным трудом.
Это было больно, но справедливо. Сын императора не мог позволить себе наслаждаться преимуществом, которые дали ему древние драконьи гены.
Теофас понял раздражение матери правильно. Он должен был покорить магию и подчинить потоки, бегущие по его телу. Нир Шелен мягко, но твердо запретил ему применять магию до десятилетнего возраста, но впервые Теофас его ослушался. Тайными ходами пробирался он в отцовскую библиотеку и читал, пробовал, жег ладони потоком, пока тот не сделался в его руках послушным, как воск.
Отец, когда узнал, сначала высек его за то, что тот рисковал жизнью, а после взялся показывать каждому министру, словно Теофас и впрямь был самым драгоценным камнем в его сокровищнице. Его пламя было таким же редким и солнечным, как его волосы.
А мать расстроилась. Впервые за все семь лет его жизни, она посадила Теофаса рядом и, опустившись на колени, мягко сказала:
— Ты очень глупо рисковал, малыш. Нет смысла стремиться к недостижимому, тебе не хватает… чего-то.
Теофас не знал, чего ему не хватает, но, когда на празднике зимы появилась Эльене, он вдруг отчетливо понял, что не хватает именно ее.
К сожалению, мать не разделяла его мнения.
— Слабая, — обронила она однажды. — К тому же иномирянка. Знаешь же, какие слухи ходят о них, темная магия дается им легче легкого. Ритуалисты быстро задурят ей голову, а через нее доберутся и до тебя. Эта девочка — лишний балласт, постарайся не привязываться к ней.
Впервые в жизни он возразил матери, заикаясь от собственной смелости.
— Но ей всего семь… Взять иномирянку в семью почетно и правильно, отец говорил…
— Трусиха и сладкоежка, возится с котами, как безродная вея, ревет ночами, не справляется с нагрузкой, — тут же взвилась мать. С каждым годом она все меньше ладила с отцом, и оспаривала любое его слово. — Девчонка потянет тебя на дно, Теофас! Очнись, я подберу для тебя чистокровную дракониру с достойным пламенем!
Он видел Эльене другой. Внимательной, одаренной, воздушной, как ее любимый кремовый десерт, с добрым и веселым нравом. Даже не будь она ему истинной, его взгляд не прошел бы мимо.
Теофас мучался целый месяц, прежде чем решился спросить совета отца, прекрасно понимая, как разозлиться мать. К сожалению, риск не оправдал себя, отец посмеялся и сказал, что значение истинной связи преувеличено.
— Это низшая, животная связь, — бессвязно шептал отец, пытаясь устроить Теофаса на колене, как ребенка, хотя ему было уже почти восемь. — И без нее можно жить, мой мальчик…
Приходилось отворачиваться от слюнявых поцелуев и винного амбре, от которого пьянел даже хищный дворцовый кот. Отец каждый вечер уходил из дворца и пил, и знался с порочными женщинами, проигрывал в вист драконьи сокровища, добытые золотой кровью дракониров их рода.
После того дня мать не разговаривала с ним полгода, и Теофасу дорого обошлось примирение. Тогда еще рядом был Клавис, придумавший на пару с Рейнхардом забраться в гномьи владения за редким камнем, который за чистоту называли слезой
