Старший дружинник, приятный мужчина с усами, картинно потирает крепкие руки. В серых стальных глазах его искренняя радость.

– Ба! Какая встреча. Знакомые все лица! Феликс Стругачев и Ваня Мотовилов. Грязные пятна на лице города-героя. А это что за новые девочки с вами? – усатый бесцеремонно тычет пальцем в ваши значки. Палец у него толстый. Пролетарский. Не то что у тебя. – «Плютики не потерпят»? «Пора кончать?» Это с чем, интересно, пора кончать? И кому? Что за пропаганда?

– Никакая это не пропаганда, – ты стараешься не тушеваться. Смело смотришь в глаза жандармов. Но со стороны, наверняка, выглядишь жалко, как персонаж киножурнала «Фитиль». – Это абстрактное художественное высказывание.

Дружинник кавказского вида, квадратный, со сплющенными ушами, очень суров. В отличие от своего посмеивающегося шефа, смотрит на вас с лютой ненавистью. С чего бы это? Вы же даже не знакомы, чувак. Да что ж такое. В Купчино гопники, в центре дружинники – и у всех к вам претензии…

– Харош пиздеть, кароче, – строго говорит борец. – Пайдиоте сичас с нами на Заслонова, там и будете сваи панты калатить.

Мотя с Феликсом тертые калачи – стоят молча, не дергаются. Другое дело вы. Вас вяжут в первый раз. Это целое событие. Новая веха в жизни. Чувствуете себя настоящими революционерами-подпольщиками.

– Никуда мы не пойдем, – Дэн угрожающе насупливается. – С какой стати?

Приземистый дружинник со сплющенными ушами делает угрожающий шаг к Дэну. А длинный рыжий, наступая со своей стороны, методично цедит сквозь зубы:

– С такой стати, что вы, придурки, мозолите глаза нормальным людям. Нарушаете закон о внешнем виде! Льете воду на мельницу гнилого запада. Оскверняете облик советской моло…

Бумс! Это в его живот головой врезается новый персонаж – тоже рыжий, волосы в разные стороны, глаза закрыты квадратными темными очками, на тельце костюм на два размера больше и стиляжий галстук. Он согнут в три погибели и обеими руками держится за правую ногу.

– Поймал! Поймал! – кричит рыжий клоун.

Так это же Сапог, доходит до тебя. И сразу же пафосное вязалово на «Климате» превращается в веселое цирковое выступление. Рыжий дружинник, в которого влетает Сапог, падает и хватает обидчика за штанину. Сапог падает на него. Феликс и Мотя стремительно разбегаются в разные стороны. Феликс дергает на Невский к Гостинке, Мотя мчит что есть сил по набережной канала Грибоедова в сторону Михайловского сада. Челки у битничков развеваются по ветру боевыми флагами. За Феликсом бежит Усатый, за Мотей сапсаном летит амбал-борец. Рыжие клоуны возятся в партере. Рядом с вами остается один растерянный дружинничек в очках. Дэн бьет тебя в плечо:

– Валим!

В следующий момент вы несетесь по Невскому мимо «Дома книги». Щуплый дружинник устремляется за вами, грустно семенит по людному проспекту, лавируя между прохожих, но, не добежав до Большой Конюшенной, теряет вас из виду, останавливается и сворачивает к бассейну в бывшем костеле. Словно он туда и бежал. Славный очкастый малый. На дежурство его больше не позовут. Упустил особо опасных преступничков.

Глава 24. Лестница в небо

Красивый, некогда богатый доходный дом отражается в темной ряби воды бывшего Екатерининского канала, ныне канала Грибоедова. Того самого, что написал «Горе от ума». Вам с Дэном такое горе не грозит априори. Вы заходите в разрисованный подъезд через покосившиеся вековые двери и начинаете подниматься по широкой лестнице. Это лестница-музей. На каждом пролете стоят огромные картины в стиле соцреализм. Выставка! Портреты передовиков, доменные цеха, уборка урожая. Их не выставили в привычном смысле этого слова. Их выставили за дверь. Короче, их кто-то выбросил.

Вы все еще чересчур возбуждены приключением на «Климате», счастливым побегом и неудачной погоней. Электричество гуляет по вашим трепещущим телам, играет в пустых головах, концентрируется в резвых ногах, несет наверх.

– Так ты чего, реально ни разу у Крокодила не был? – в который раз уже не верит тебе Дэн.

– Не-а. – Ты успеваешь полюбоваться остатками модерновых цветочных витражей в лестничных окнах. Сквозь лиловые лепестки сказочных тюльпанов на темную лестницу пробивается настырное солнце.

– Тебе понравится. Вот уж где реально живут духи творчества и анархии. Четыре поколения художников в роду – это тебе не хухры-мухры. Это вот его деда картины, их уже дома некуда ставить, – тычет Дэн пальцем в очередной портрет старого рабочего, неуловимо похожего на Обалделого. У него тоже глаза слегка навыкате. А у Феликса очень даже не слегка.

– Феликс-то реально ебнутый. Ты в глаза ему заглядывал, Дэн?

– Посмотрел бы я на тебя после поганок. Тебя вон с таблеток как вчера заколбасило и размазало. Хотя Феликс, конечно, псих конченый. Шизофреник. У него и справка есть. Лежит периодически в той же дурке, где санитаром подрабатывает. А ты знаешь, что у него отец мент? Полковник!

«Ничего себе», – думаешь ты. Но такое бывает. Вон у Пункера, говорят, папаша идеологией в райкоме руководит. И у Колгана батя в ментовке трудится. А сын – панк. Выросли апельсинки на осинках. Куда только Лысенко смотрел? А точно – он же за Мичуриным смотрел. Чтоб тот осины с апельсином не скрещивал. Но, видать, не доглядел.

– Круть! – говоришь ты, разглядывая очередную картину в пролете. – Я слышал, что Феликс раньше санитаром на скорой работал, пока его не турнули за то, что он то ли наркозом, то ли веселящим газом там дышал.

– Представляю себе! Панковская скорая. Не хотелось бы, чтобы ко мне такая скорая приехала, – смеется Дэн.

Да уж. Перед твоими глазами сама собой рисуется яркая киношная картинка. Вот едет веселая панковская скорая помощь. В ней санитар Обалделый с врачом Мотей по очереди прикладываются к баллону с наркозом.

Ты явственно видишь темный коридор в незнакомой квартире. Звонят в дверь. Шаркающий пенсионер торопливо идет открывать. В квартиру врывается Феликс в белом коротеньком халате с огромным шприцем наперевес. Безумные беличьи глаза выкатились из орбит.

Обалделый санитар скачет на месте и истошно орет, брызжа ядовитой слюной на несчастного пенсионера:

– Где больной! Кто больной! Ты – больной?

Бедный старичок не выдерживает напора и падает в обморок. Стоп! Снято!

А вы с Дэном продолжаете восхождение по бесконечной лестнице.

– А Мотя мне не понравился. Самовлюбленный позер какой-то, – говоришь ты.

Уж вы-то с Дэном, конечно, совсем не такие.

– Выделывается дофига, – вторит тебе друг.

– Зато я про него песню придумал, пока мы бежали. – Ага, и такое бывает.

Ты начинаешь напевать:

Есть у Моти челка,

и зубов оскал.

Взгляды, как у волка,

а