лязгнул замок. Влажное молчание летней ночи окутало художника. Странный лазоревый свет мерцал на зазубринах скользящих тучек. Они бесшумно задевали острые шпили Старой и Новой церквей и, задев копья башен Роттердамских ворот, пробежав несколько шагов, опрокидывались с неба в сонные воды реки Схи. Тяжелыми сизыми рыбинами плескались у пристани грузные лодки. Художник перешел через арочный мостик канала Старый Делфт. Темная зелень деревьев на набережной шептала мастеру: «Отдохни, отдохни».

Но ни желания спать, ни чувства покоя не было…

Ощущение незавершенности, неоконченности главного дела томило душу, щемило сердце. Вдруг теплые блики соскользнули на каменные сырые плиты мостовой, Иоаннес Вермеер остановился. Черепичные островерхие крыши скребли звездное небо.

Внезапно в тишине раздался лепечущий голос лютни. Как звонкие капели грибного дождика, летели в непроглядную темень улочки звуки серебряных струн. Негромкий женский голос мурлыкал старую, как мир, колыбельную.

Упала звезда. Ломкий след ее сверкнул в густой ряби канала.

Живописец глубоко вздохнул, остановился, послушал слова песни и зашагал в студию.

Когда свечи разгорелись и нелепые тени шарахнулись по углам, Вермеер не спеша повернул мольберт к огню. Взял палитру, кисти, муштабель. Привычным жестом придвинул табуретку. Сел у холста… Почти как живая, милая молодая женщина играла на лютне.

«Как медленно идет работа», – подумал мастер. Он знал, что времени остается мало и надо торопиться. Только он один из всей своей большой семьи знал эту страшную правду.

Пролетит немного лет, и тяжкая болезнь положит его в постель. Что будут тогда делать жена, восемь детей? Ах, сколько не окончено полотен, но еще больше не начато. Да, жизнь безумно коротка. Тишина царила в мастерской. Слышны были только шорох кисти, тиканье часов, скрип табурета.

Верная рука художника наметила отблески света на ожерелье. Заставила сверкнуть массивную сережку. Потом Вермеер отошел от полотна, долго, задумчиво глядел на картину. Взял флейц и нанес легкую лессировку на весь передний план. Немедля ярче, призывнее засветилось окно. Интимней стал полутон интерьера.

Еще томительней зазвучал мягкий аккорд лютни. «Дама с лютней»…

Этот холст написан в середине шестидесятых годов. Не пройдет и десяти лет, как Вермеера не станет.

Но значительно раньше недуг оттащит его от мольберта и отнимет палитру. Сломит мастера… Тишина. Ночные странные блики играют свою игру за окном студии. Голубые, синие рефлексы бегут по стенам, падают на холст, мешаются с горячим отсветом свечей. Трудно писать. Но художник упрямо ведет работу.

Он знает: время не вернуть.

Утром проверит правильность взятого цвета. Вторая жизнь дышит на полотне. Миниатюрная большелобая женщина с гладкой прической глядит в окно. Пристально, жадно. Неясная улыбка блуждает на ее губах. Она будто что-то вспоминает. Интимное, сокровенное … Нежные руки неспешно перебирают струны. Меланхолично звучит мелодия. Мерцающий жемчужный свет бродит по стенам ее комнаты. Он словно подчеркивает мимолетность этого мгновения, трепет ее души. Картина наэлектризована состоянием напряженного ожидания, окутана неведомой, но такой человечной тайной. Психологическая канва словно соткана из едва уловимых нюансов света, цвета, тона того неуловимого качества, которое зовется валером.

Наверно, поэтому такой сложный писатель, как Марсель Пруст, преклонялся перед даром Вермеера Делфтского останавливать редчайшие мгновения, фиксировать непередаваемые, лиричнейшие движения сердца.

Бледные, первые лучи зари проникли в окно. Рассветало. Художник погасил оплывшие огарки свечей. Вытер кисти, почистил палитру. Устало лег на диван. Закрыл глаза.

Он вдруг услыхал в тишине студии сухое пощелкивание конторских счетов. Шелест долговых расписок. Неясный говор людей, просящих о чем-то его отца. Язвительный скрип крышки сундука. Ломкий и прельстительный звук падающих серебряных и золотых монет.

Ах, эти воспоминания юности, как неумолимы они и жестоки, как нестираемы из памяти!..

Кто может забыть крики чаек, плеск волн канала, всю красу старого города Делфта? Шум древних кленов и ив. Песни ветра, смех девушек, свет неярких звезд голландского неба. Сам воздух родины, влажный, несущий плодородие и радость. Разве это не главное в нашей жизни?.. Солнечный блик блеснул в стекле окна. Часы пробили пять. Пора отдохнуть. Художник повернул холст к стене. Слава богу, ночная работа не прошла даром.

Ян Вермеер Делфтский. Женщина с лютней. 1662–1663. Музей Метрополитен, Нью-Йорк

Вермеер… Невозможно разглядеть касания его кисти. Картины этого художника будто сотворены волшебством. Кажется, что это не живопись масляной краской, а драгоценная эмаль: так ювелирны нюансы его валеров. Порою не верится, что мастер – всего лишь человек: так остраненно и в то же время так ослепительно реально увидел он окружающий мир. Ведь сюжеты его полотен до крайности прозаичны, обыденны; однако никто в мировом искусстве не создал такого разительного великолепия самой, казалось, будничной жизни.

Триумф Вермеера несомненен.

Уже век тому назад его имя вошло в сонм великих.

И все же непричастные к искусству люди, взирая на маленькие, негромкие картины мастера из Делфта, недоумевают: почему эти полотна с весьма обыденным содержанием вознесены так высоко? Ведь произведения Вермеера Делфтского похожи на холсты голландских художников-жанристов, его соотечественников. А этих картин буквально сотни.

Проблема требует разъяснения. Она не так проста и невинна, ибо уходит корнями в уровень эстетических оценок искусства.

Дело в том, что творения прекрасных жанристов Яна Стена, Метсю, Тенирса, Терборха построены зачастую на занимательном сюжете. В основе их лежит заданный мотив с мажорным либо минорным звучанием.

Шедевры Вермеера не претендуют на развлекательность. Они слишком раздумчивы, внешне статичны и просты. В холстах почти нет резкого движения, жеста. В них, как правило, царит тишина. Зато в картинах мастера из Делфта, как мало у кого, выпукло и ясно звучат время, пластика, цвет. Человек.

Но для раскрытия этих качеств художника, для оценки сложной простоты Вермеера нужны духовная готовность, понимание и, главное, приверженность, если хотите, любовь к искусству.

Только тогда встанет перед вами все величие маленьких картин Яна Вермеера из Делфта, сумевшего в необычайно сложных новых созвучиях цвета, света, образов передать гармонию бытия.

Чтобы подтвердить эту мысль, обратимся к музыке.

Прочтите строки, написанные популярным французским композитором Шарлем Гуно:

«Когда мне было двадцать лет, я признавал только самого себя. В тридцать лет я говорил уже: «Я и Моцарт», в сорок: «Моцарт и я», а теперь я восклицаю только: «Моцарт».

Кроме любопытного познания психологии творца, эта цитата помогает разобраться не только в переходе Гуно от эгоцентризма к ощущению вечности непреходящих ценностей, но весьма ясно дает понять масштабность каждого конкретного дарования, его место в развитии мировой культуры. Гуно, как и Моцарт, писал оперы. Но Моцарт, как Бах, Гайдн, Бетховен и другие великие композиторы, сочинял еще иную музыку;