медную длинную трубу. Все эти многозначительные предметы никак не вяжутся с ее смущенной улыбкой и потупленным взором. Ясно одно: перед нами никак не богиня и даже не актриса. Однако неумелость и неловкость натурщицы не смущают художника.

Он пишет.

Думается, что все эти несуразности были задуманы им самим, чтобы стала воочию видна несостоятельность подобного способа мифотворчества, ибо трудно подозревать Вермеера в отсутствии такта или в наивности. Но узнать настроение Яна (Иоаннеса) в тот миг мы не можем. Живописец сидит к нам… спиной. Редчайший случай в мировом искусстве, когда художник не пожелал оставить свой образ. Кстати, это почти единственное полотно, оставшееся у семьи Вермеера после его кончины.

Итак, отвернувшись от нас, мастер уселся на массивный табурет из резного дерева. Устойчиво расставил крепкие, мускулистые ноги. Черный бархатный берет сдерживает мягкие, пушистые волосы, свободно падающие на покатые плечи плотной фигуры в нарядном черно-белом костюме. Перед живописцем – мольберт с туго натянутым загрунтованным и тонированным умбристой подготовкой холстом, в левой руке муштабель – опорная палочка, не дающая уставать руке и придающая большую точность мазку. В другой – мелок. На почти чистом полотне а-ля прима намечены первые листки лавра, венчающего головку модели.

Глядя на «Аллегорию живописи» и так мало зная о жизни Вермеера, хочется воскликнуть:

«Ян, Иоаннес, обернитесь! Явите нам свой лик. Поведайте о своей судьбе. Скажите хоть слово!»

Но холст безмолвен и неподвижен.

«Делфтский сфинкс» не желает открывать своих тайн.

1632 год. Славный голландский город Делфт обрел нового гражданина. В семье почтенного бюргера Вермеера родился сын. Его крестили в Новой церкви и решили назвать Яном (Иоаннесом). Папаша будущего великого художника владел гостиницей, занимался производством модного шелка «каффа» и между делом торговал картинами. Словом, малыш рос в доме солидном. Порядок в семье царил строгий. Жизнь текла неспешно, без суеты.

Вовремя садились за стол. По часам ложились спать. В праздники веселились. Так протекало детство. Были шалости, игры, драки, первые обиды. Словом, Ян был мальчуган как все. Но с годами Иоаннес все больше стал заглядываться на длинноволосых художников, носивших в лавку отца картины. Подросток стал сам рисовать. По совести, в доме этому никто не возрадовался. Но и не мешал. Промелькнула юность. Когда наступил 1653 год, гильдия святого Луки приняла в свои ряды молодого живописца Яна (Иоаннеса) Вермеера. К тому времени он был уже женат на Катерине Больнее, дочери богатого бюргера. Вот так, в рамках благопристойности и порядка, начиналась жизнь молодого художника. Маленький кирпичный дом с палисадником, милая, юная жена, ласковый сын. Ян любил и хорошо изучил профессию. У него был добрый пастырь – мастер Фабрициус. Словом, дела спорились, заказов хватало. Дорога в завтра казалась ясной. Сын бюргера Вермеера вполне достоин своего отца: рассудителен, расчетлив, респектабелен. Прошел год безмятежного счастья.

Вдруг случай напрочь сломал налаженный ход бытия.

Учитель Вермеера, талантливый живописец Карель Фабрициус, создавший немало блестящих картин, трагически погибает.

Пожар и взрыв делфтских пороховых складов нелепо обрывают жизнь художника, обещавшего так много.

Ему было всего тридцать два года…

Страшный вечер двенадцатого октября 1654 года. Унылый голос набата.

Багровые отсветы пожара над старыми башнями Роттердамских ворот. Кровавая рябь на канале Вольдерсграахт. Пляска огня, грохот взрыва и… немая тишина, охватившая присмиревший, испуганный Делфт.

Гибель Кареля – учителя и друга – потрясла сознание Вермеера. Дома, после похорон на крохотном кладбище, он долго был неутешен, пока наконец в слезах не забылся тяжелым сном.

Звонкая трель курантов разбудила Вермеера. Его поразило утро, как будто увиденное впервые. Прозрачный мерцающий, трепетный свет солнца, струящийся из окна. Кусочек голубого неба. Летящие, легкие облака. Молодой художник будто впервые ощутил со всей полнотой великое слово – жизнь.

Он должен, он обязан передать людям победное ощущение бытия. Это будет его борьбой со смертью. Отныне Иоаннес посвятит всего себя этой святой цели.

Он не устанет повторять много раз в своих картинах потрясший его мотив – свет из окна.

Так молодой мастер внезапно, волей рока, с неведомой демонической силой был будто вознесен над черепичными крышами города и, взлетев на небывалую высоту, увидел не только родной Делфт, но и всю планету Земля с ее плачем и смехом, песнями и стонами, радостью и горем… Вернувшись в свою тихую мастерскую, он огляделся. Все стало иным. Иоаннес начал создавать полотна неслыханной, еще неведомой красоты. В них звучала светлая радость бытия. Художник резко меняет свое поприще. Быстро заканчивая многофигурные картины на мифологические и библейские сюжеты – «Диану с нимфами» и «Христа у Марфы и Марии», – Вермеер с неотразимой последовательностью начинает свою сюиту полотен, которую можно было бы назвать поэзией обыденности.

Иоаннес иногда как потерянный бродил по Делфту. Все было чудом. Сонные малахитовые воды каналов. Арочные мостики. Красные кирпичные острокрышие дома с черными глазами окон. Еще ярче, чем ранее, было лазурное небо с пухлыми влажными облаками, стремительнее росли ввысь древние башни, пронзительней кричали птицы. Вермеер будто вернулся из многолетнего дальнего странствия и поразительно свежо, первично узрел такой прежде привычный мир. Он со страстной неудержимостью пишет, пишет и пишет это открывшееся ему богатство. Работает упорно, трудно, так как задача была грандиозной. Как утвердить красоту будней? Без развлекательности жанровых ухищрений, без фривольных ситуаций. Новые полотна Вермеера кардинально отличались от произведений его коллег тонкостью нюансов, обобщенной, почти античной по лепке формой и, главное, юной, ликующей гаммой цветописи.

Казалось, что ценители живописи города Делфта должны были понять меру усилий Яна Вермеера. Но в том-то парадокс некоторых открытий в искусстве, что их не только не приветствуют современники, но либо не замечают, либо, что хуже, хулят. Так было с Леонардо да Винчи, Эль Греко, Делакруа, Эдуардом Мане, Курбе, нашим Александром Ивановым. Это не значит, что среди художников не бывало счастливцев, но Вермеер Делфтский не может быть отнесен к их числу.

Истины ради надо заметить, что его картины ценились при жизни довольно высоко, но Ян Вермеер Делфтский писал очень медленно и, если бы не торговля картинами, завещанная ему отцом, не сводил бы концы с концами.

Кому в голову придет нелепая мысль, что Леонардо, Микеланджело, Тициан, Веронезе рисовали настолько слабо, что если бы не подсобные инструменты: циркуль, отвес, угольник или линейка – то они едва ли создали бы свои шедевры. Нет сомнения, что даже самый большой художник волен обращаться во время работы к любым измерителям, к любой технике, если она помогает делу. Так, Леонардо среди своих бесчисленных изобретений придумал камеру-обскуру – немудреный ящик с узкой прорезью,