Хён Сок блефовал, а потому говорил без подробностей. У него не было и единой, даже слабой догадки о том, в чём заключался план фолка, которого он обвинял в преступлении против всего человечества. Но фолк просто не мог так поступить. Настоящий фолк отдал бы жизнь, но не предал своего брата. И губы этого же самого фолка вдруг дрогнули при упоминании крыс.

— Как же, по-вашему, мне удалось купить детей рода человеческого?

— Вы точно знаете, где наши слабости. Власть, богатство и знание. В одном дне совпали День траура, взрывы гейзеров, Коляда. Очень удобно, неправда ли? Вы могли выбрать любой другой год ради встречи с Брамс, но избрали только что прошедший. Вы могли подсказать Луису Кортесу, что два гейзера прорвутся на его площади, но не сделали этого. Используете тройственность мира и принимаете на веру один единственный праздник из тысячи возможных — Коляду. Пытаетесь собой представить смену цикла, рождение нового мира? Единственное, на что Вы способны, дак это на стеснение тех, кто подарил Вам возможность называть себя своим именем.

— О, полковник, о моём имени Вам совершенно ничего не известно. И причём же здесь перемены? У вас, людей, никогда ничего не меняется. — Он тяжко вздохнул, и, если бы Хён Сок не знал о его возможных проступках, то счёл бы старика совсем ни на что не способным. Время грузом отразилось на его неподъёмных веках и скопившимися под глазами мешках морщин. — Это было хорошее представление, вот только после всего я вынужден обратиться к председателю Моису и сообщить, что для своей работы Вы не подходите. Огонь в Вас горит, да только вот в Ваших руках он способен спалить мир. — Конон замолчал, глубоко о чём-то задумавшись. В уме его роились возможности и неозвученные предложения. Один аргумент «за», ни одного аргумента «против». Хён Сок зашёл слишком далеко для того, чтобы избежать открытых действий со стороны дато Конона. — Простите, но иного выбора Вы мне не оставили. Я упрошу председателя Моиса лишить Вас поста подполковника. Впредь давайте будем терпимей.

— Пожалуйста, на всё Ваша воля. На том и закончим, если Вам нечего сообщить мне о деле Эмили Брамс.

— Нечего, полковник. — Конон поднялся, приготовившись наконец вернуться к заждавшимся его фолкам.

— Убить её — значит убить человека. — Хён Сок не унимался. — Вспомните об этом в следующий раз, как спуститесь в подвал, где держите её заложником вот уже с два месяца.

— Поверьте, будь она у меня, я бы и пальцем не тронул столь дорогого вам посла.

— Конечно Вы бы не тронули. За Вас всё сделают Ваши верные псы. Вы наверняка знаете то, каков лай земных собак. Я слышу его из каждой разинутой здесь пасти.

— Но пока говорите только Вы.

— Верно. Но Вы ведь не сдадите меня с поличным, так ведь? — Хён Сок улыбался. — Вы точно знали моё к Вам отношение. После всего. Вы не захотели говорить с председателем Моисом лишь потому, что я легче поддамся на Ваш уговор.

— Кажется, Вы спутали личное с рабочим.

— Я лишь Ваша пешка. Как и каждый, кто красит волосы и меняет цвет глаз на карий. Они повторяют за Вами. Думают, так приблизят Вас к лику святых. Но Бог не может возникнуть до своего рождения. Бог фолков ещё не родился. Он появится тогда, когда умрёте Вы.

— Отец за отца?

— Конечно. — Хён Сок засмеялся, но смех его не вызывал радости, а лишь вселял ужас. Они оба прекрасно понимали с кем вели разговор с самого его начала. — И сын за сына. В следующий раз, как лишитесь глаза, я отдам Вам свой. В этой войне все равны, потому мы оба ослепнем.

— Только вот мы с вами никогда и не были равны. — Конон поправил рамку, что и без того отлично стояла. Он лишь хотел, чтобы Хён Сок в очередной раз обратил на неё внимание. Ведь в ней было фото того, за кого Му Хён положил голову. — Никогда. Ни в один из дней с тех пор, как явился ваш человек, что осквернил эту землю одним лишь своим присутствием.

— Раз так, то с какого момента мне вести отчёт? Может быть, будет верно вести запись со дня смерти Квон Му Хёна? В любом же случае, первой жертвой пала Эмили Брамс. Второй — десятки гражданских. Кто следующий, Конон? Один фолк против одного человека.

— Вы всё никак не можете понять. Всё, что с нами связано, никогда не было соразмерно. У кого-то всегда есть нечто большее. — Конон сжал край столешницы, пытаясь унять всё не утихающую в нём бурю. — У вашего отца была ещё и дочь, не так ли? Но где же дочь этого старого фолка? Может быть для нашего равенства не должно стать и её?

— Вы хотите войны.

— Вы сами её начали. В день своего появления.

— Что же вы хотите сказать? Что за все Ваши беды ответственно одно лишь моё рождение, или же Вы говорите обо всех людях? Вы жаждите статься жертвой. Но я не дам Вам этого сделать. Вы выступили первым.

— А Луис Кортес был вторым. На моей земле. — Глаза старого фолка заплыли от гнева. После собственных слов он едва мог удерживать равновесие, опираясь всё на те же старые кости. Слишком старые, чтобы место их появления ещё могло сохранить прежний вид. — Если бы они услышали хоть одно Ваше слово, то сочли бы, что Вы мне угрожаете.

— Это не угроза. Просто я ставлю Вас в известность. Лишь небольшое дополнение к уже имеющимся у Вас знаниям. — Судорога сдавила щёки Хён Сока, но не от неё он всё никак не мог стереть с себя улыбку. Он отлично играл свою роль подсадного.

— Не боитесь за сестру? Война не щадит никого.

— Боюсь. Потому-то и начну всё тогда, когда мы будем готовы.

— И когда же это случится?

— Завтра. Наступление следующего года станет официальным началом холодной войны. — Хён Сок посмотрел на часы, стрелка которых, робко покачиваясь, уже пересекла шестой час.

Восемнадцать одиннадцать — время увольнения подполковника Квона, утверждение письма об отставке. А Хён Сок всё не мог перестать улыбаться. Ибо сын человеческий пришёл спасти всех потерянных.

Глава 11

Хён Сок не прекращал давиться нервной усмешкой. Редкие смешки сжимали его горло, слёзы собирались в уголках глаз, а левое веко нервно подёргивалось. Он вышел из кабинета с