– Закрой дверь и уходи.

Ты закрыла дверь и ушла.

– Я застала святого долга в муках могильной похоти, – сообщила ты Ианте примерно через минуту. Она тоже еще не спала, сидела в постели, включив свет, и что-то писала в маленьком дневнике.

– Господи, – отреагировала принцесса Иды. Она выглядела очарованной. В свете лампы мешки у нее под глазами особенно выделялись. Два яблочных огрызка, окутанные вечным ароматом гнили, лежали у ее постели: попытки остановить разложение становились все более успешны.

– Классический порок. Самый старый грех.

– Всех магов плоти, – холодно сказала ты, – надо утопить в кипящей крови.

– Не говори только, что в Девятом доме никогда…

– Никогда.

– Какая же ты наивная…

– Нет.

– Ладно, неважно. Он что, правда?..

Тут она сделала неприятный жест, который ты не сразу поняла.

– Ну, ты понимаешь. Совершал некролангию? Занимался любовью, которая не может назвать своего имени?

Ты рассказала ей, что видела, и она отреагировала весьма пренебрежительно.

– Да кто же этого не делал, – сказала она и снова открыла дневник. Ты успела заметить, что там есть довольно сложные вычисления. – Скучно. Ты слишком рано вошла. По крайней мере теперь ты знаешь, кто ее двигает, так сказать.

Она мерзко пошевелила бровями, а потом, очевидно, утратив всякий интерес, вернулась к своим цифрам.

– Спокойной ночи, Харрохак.

Но от тебя было не так просто отделаться. У тебя под рубашкой стыл пот, а тело прилипало к экзоскелету. Ты сказала:

– Бесчинства дурного человека не могут заставить Цитеру ходить.

Ианта закрыла тетрадь и прижалась светлым затылком к изголовью.

– Дурной человек, – пробурчала она. – Я бы сходила на свидание со святым долга, например. Нонагесимус, сейчас не время отвлекать взрослых ликторов от занятий, которые через десять тысяч лет при настолько ограниченном количестве партнеров наверняка кажутся вполне нормальными. Слышала бы ты кое-что из того, что говорил мне Августин, господи! И уж точно не время всем демонстрировать, что ты не просто неудачный эксперимент, а еще и безумный неудачный эксперимент.

– А тебе не стоит демонстрировать полное отсутствие воображения, – ответила ты. – Тридентариус, мое положение не настолько шатко, чтобы я игнорировала вещи, случающиеся у меня на глазах.

– Ну да, но они правда случаются?

– Не делай вид, что ты знаешь, о чем говоришь.

– Твое положение именно что настолько шатко, милая, – сказала Ианта и протянула длинную левую руку, чтобы положить дневник на правую тумбочку. – Ты знаешь, что учитель спрашивал Мерсиморн, можно ли запереть тебя в той камере, когда мы отправимся за Зверем? Мерсиморн сказала, что нет, что по ряду причин оттуда выпустили кислород, но если лично он хочет убить тебя удушьем…

– А ты знаешь, что учитель полагает, что тебе далеко до хорошего мечника? – спросила ты и добавила, увидев ее лицо. – Не люблю использовать сплетни в качестве оскорблений, но, видимо, это твой основной аргумент ведения дискуссии.

Рот Ианты сжался в пурпурную щель, и ты заметила, что кожа у края губ надорвана:

– Он так и сказал?

– Не секрет, что я умру, – ответила ты. Ты не собиралась с этим смиряться. Ты раньше никогда не умирала. – Я скорее всего выбываю. Но его слова я повторяю в точности.

Она посмотрела куда-то вдаль, потом остановила взгляд на огромном изображении довольно покойной и очень легкомысленно одетой ликтора.

– Ну и мудак этот бог, – прошептала она.

Ты рассердилась так, что это тебя саму удивило. Сила собственного гнева пугала. Ты потянула из-за спины двуручный меч. Запястья приняли не самое правильное положение, но попытка была неплоха. Матовая, кальцифицированная поверхность клинка будто всасывала свет, отбрасывая странную тень на пуховое одеяло.

– Не смей богохульствовать в моем присутствии.

– Не размахивай передо мной этой штукой. Ты не умеешь с ней обращаться.

– Его дал мне бог.

– А ты никогда не задумывалась почему?

Эти шесть слов перевернули твой разум. Ты почувствовала липкий жар в носовых пазухах, которого не случалось очень давно, потому что ты давно так не выкладывалась: подступало носовое кровотечение.

– Ну и почему же? – ровно спросила ты.

– Не могу сказать, – рявкнула она. – Ты сама заколдовала мне челюсть, гребаная весталка! Да-да, я почувствовала! Так что если я не хочу заниматься челюстно-лицевой хирургией в домашних условиях, мне придется молчать. И я вообще-то думала рискнуть, но не представляю, насколько далеко распространяется твое проклятие, потому что я не черная мерзкая маленькая костяная мерзавка. А теперь спрячь свой меч, потому что ты не рискнешь сойтись со мной лицом к лицу.

– Ты очень сильно неправа.

– Я удушу тебя твоим собственным висцеральным жиром раньше, чем ты поднимешь одного жалкого скелета.

– Попробуй, – сказала ты. – Попробуй, Ианта.

Вы смотрели друг на друга. Ты стояла у изножья ее кровати, держа меч как можно ровнее. Его вес причинял привычную, почти приятную боль. Она сидела, одетая в лохмотья ночной рубашки, а глаза ее походили цветом на заледеневшую землю.

Ты знала, как это будет: ей хватило ума оставить у постели два драгоценных канделябра, украшенных топазами и нежными пятнышками отполированных плюсневых костей. Именно из них вырастут два костяных щупальца и воткнутся ей в череп с двух сторон. Ты могла провести пальцем по клинку, собирая костяную материю, вскормленную кровью твоего собственного сердца, как масло. Ты могла превратить эту материю в толстые колышки фаланг и воткнуть ей в ладони, воткнуть в щель между большой берцовой и малой берцовой костями. К этому моменту ты сядешь на нее сверху и, используя все, чему научилась, глядя на Мерсиморн из Первого дома, сломаешь ей позвоночник, как палач петлей.

Ианта посмотрела на тебя. В бледности ее кожи и тенях ее губ была смерть. Ее и твоя.

Потом Ианта перевернулась и накрыла голову подушкой в атласной наволочке.

– Давай, убей меня, – сказала она сквозь подушку. – До тренировки с Августином меньше пяти часов, а я еще не сплю. Лучше смерть.

Ты сделала единственный возможный шаг. Убрала меч в ножны, вернулась к себе и легла, чувствуя себя побежденной.