вас есть — то есть у меня, — и мы пойдем дальше, наши правила позволяют подобную безобидную замену; и я говорю Но это все, что у меня есть, я только снимал свою хрень на тот офигенно внезапный случай, если удастся ее продать, понимаете, это единственные снимки, что у меня есть, и они говорят Мы знаем; и потом спрашивают, вдруг я хотел бы предложить снимок с другой пленки, снятой в любое другое время, и я сказал Но у меня даже своего сраного фотоаппарата нет, я и этот позаимствовал в галерее: я охочусь на фотографии, я занимаюсь их рекламацией, я новые не делаю; и они говорят Что ж, это являет собой некую проблему, проблему и разочарование, поскольку мы по закону сдаем свои результаты независимой наблюдательной организации, к которой обратились для проверки процесса отбора; и затем кое-кто из них начинает переглядываться, и я подумал тут предложить, может, чтобы как-то спастись, их устроит фотография моей скульптуры с приколотым значком Джона Кугара Мелленкампа, но они уже продолжают Но, конечно, вы можете получить призовые деньги и замечательные подарки, мы сдержим свое слово, хотя, конечно, не можем… но к этому времени я уже кричал Эй, слушайте, оставьте себе свои сраные деньги, и свои сраные подарки, и свое сраное слово, можете пойти, и можете отсосать, и можете сдохнуть, и ох, как же быстро они умеют вскакивать, но я не позволил им себя схватить, и не позволил им себя вывести, и потом уже сам был в коридоре, и потом — на улице…

Он посмотрел на свою ногу, все еще стучащую о кирпичную стену; ладони он тоже прижимал к кирпичам, для дополнительного упора; я хотел что-нибудь ответить, но не смог:

— Ну, Дадли, сказал он полную минуту спустя: смешно, а..?

— Да неплохо, сказал я;

— М-м, сказал он: черная полоса для пианиста, а..?

— М-м;

— Ну, сказал он и побарабанил пальцами по кирпичу: хотя бы есть что нового добавить к моему следующему произведению…

Все еще прижимаясь лопатками к кирпичам, он посмотрел куда-то вдаль, потом вниз; мне пришло в голову, что пора бы вернуться…

— Но знаешь, что меня правда бесит, сказал он тогда: сотня миллионов фотографий, и это только от одной компании…; в смысле, с чего же начать..?

Он тяжело выдохнул, потом оттолкнулся от кирпичей, не взглянув на меня; потом, вытянув руки к небу, вошел на фабрику; я — следом; мы прошли конторы и холодильные камеры, а когда я увидел, что он направляется к своему рабочему пространству, просто шел за ним, в паре метров позади; скоро он прибыл на место, а я приткнулся за клетку лифта, поблизости, глубоко в тени; затем он вернулся к своему фирменному номеру — исследовать, что перед ним, и, как обычно, просеивать наносы мусора; но тут, поднимая из хлама удлинитель, он остановился, обернулся к верстаку и оперся на него руками; потом просто огляделся, оглядывая все рабочее место, прежде чем опустить глаза на стол; после недолгого молчания он вдруг поднял взгляд и сорвался с места и потом вошел в мужской туалет — мой мужской туалет — и там пропал; а когда появился, пару мгновений спустя, я увидел, что его лицо заметно порозовело, а волосы смочены и зачесаны назад; ну, я продолжал наблюдение и следил за ним, пока он медленно спустился в офисную зону и ждал, когда Лонно договорит по телефону; и потом он реально заговорил с Лонно; и хотя с моего места было трудно разобрать, что происходит, и мне не верилось тем отрывкам, что доносились, кажется, он действительно спрашивал Лонно насчет работы; я имею в виду, он рассказывал, что кое с кем из местных уже познакомился и уже знает, как обращаться кое с каким оборудованием на фабрике, что у него есть навыки — вот что он говорил; и, понятно, он ее получил, работу, Лонно его принял; другими словами, Лонно все понял, и вот я здесь, и я еще не был счастливее… но нет…; прошу, нет…; прошу, просто забыть…; прошу положить конец этим мечтам и поражениям, чтобы — хотя бы на мгновение, всего на одно мимолетное мгновение — я мог сказать свое слово…; ведь мне есть что высказать, на самом деле мне нужно это высказать, так что я прошу… прошу, просто выслушайте…; ведь здесь, особенно здесь, особенно посреди всего этого, я бы хотел поговорить о Равеле, рассказать вам о Равеле — не о музыке, но о жизни, конкретно о жизни…; так позвольте же мне сказать вам о Равеле — позвольте мне рассказать, всего на мгновение, о Равеле, и я стою тут и думаю Прошу, девушка, прошу, да, вы, тормозящая очередь на кассе, прошу, дорогая мадам, прошу, побыстрее отыщите свою чековую книжку, прошу, скорее!; милая моя, неужели вы не чувствуете, как напрягается и изгибается во рту мой язык, неужели мои нервные притоптывания и хлопотливость ничего вам не сообщают, неужели вы не слышите нарастающие под моим сердцем синие морские валы?; дорогая мадам, не могли бы вы поскорее найти свои водительские права и положить конец бесконечной пене всякой всячины, лезущей из вашей сумочки, чтобы мне уже пойти своей дорогой — ведь я могу уплатить наличными!; и потом — спешка, я спешно уйду: я буду двигаться к нему: ноги будут давить землю, как и ступни, я упрусь в электрическую дверь раньше, чем она откроется, потому что меня несет, мною движут внутренние ветра, я отращу шарфы, чтобы трепетали позади, поднимали меня под мышками и превращали шершавое движение в ветреное и свободное; и все же сейчас я до сих пор торчу в очереди, за другими, перед другими, и мои немые поторапливания нисколько не ускоряют этот упрямый процесс; ретивая готовность мускулов ни во что не ставится там, где кассир записывает удостоверяющий номер и где на кассе все еще раскиданы ни о чем не подозревающие покупки, беспорядочно неупакованные; и вот я гляжу на стеклянную дверь, и на ее сенсорный коврик, и на объявления о распродаже на ведущей к ней длинной витрине, и мой язык напрягается, и пробуждается мое сияние…

…и вот наконец-таки мир несется мимо меня — изогнутые сверху фонари, дефисные черты на дороге, горбатые медленные машины, пышные кусты разделительной полосы — все это я мчу мимо себя; и дорога чиста,