Т и х о в. Прощайте. Счастлив был вас видеть. Сверток возьмите, пожалуйста. Иначе боюсь, что сопрут.

Д а ш а. Вы что, идиот, что ли?

Т и х о в. Вы все равно в мое положение не войдете, Дарья Трофимовна! Даша! Возьмите деньги!

Д а ш а. Да как же вы это собираетесь делать?

Т и х о в. Да так, как-нибудь… Не надо вам знать.

Д а ш а. Ну, в гостинице же нельзя!

Т и х о в. Выхода нету. Тут народ привыкший, всякое видали. И главное, хоронить не надо. Сожгут, да и все. Был и не был.

Д а ш а. Да вы что, Аркадий! Да вы что?

Т и х о в. Все, моя ненаглядная! Все. Я дошел до крайней точки! Больше не могу. Я росту маленького, вот и наполнили быстро!

Д а ш а. Давайте сначала выпьем, ладно?

Т и х о в. Конечно. Потому оно после уже точно не выпьешь!

Д а ш а. Не шутите так! Не надо… Аркадий, я вас стану Аркадием звать! Так вот, Аркадий, я вам главного не сказала! Но сначала давайте выпьем…

Тихов к чему-то прислушивается.

Что такое, Аркадий?

Т и х о в. Опять голоса… Кто-то по коридору ходит и разговаривает. Вот я вам, Даша, сказал, что до крайней точки дошел. А правильнее — до краю. Есть такой край у человека. Упрешься в него как в стену и стоишь. И назад страшно, и вперед нельзя.

Д а ш а. Так ведь не любовь же довела вас до этого? А если я вам скажу, что вы мне нравитесь!

Т и х о в. Шутите?

Д а ш а. Нисколько! Тихов, вы же интересный человек! Вас и полюбить интересно!

Т и х о в. Да вы что, Даша… Зачем?

Д а ш а. А затем, что думала о вас. Думала и придумала. Я такой любви не видела, не знала ее.

Т и х о в. Дашенька, знаете, сколько накопилось в душе? Мне это все сказать надо. Загляну в себя, а там все словно копотью покрыто. Неужели надежда какая есть? Ведь эту копоть пальцем поскребешь, а под ней живое, розовое! Шевелится это живое! Жить-то как хочется, Даша! Ведь если вы мне и впрямь надежду даете, то ведь что вы во мне растолкали… Зверя! Да меня теперь и рогатиной не взять!

Д а ш а. А что же мы не пьем?

Т и х о в. Боязно мне…

Пауза.

Д а ш а. Тихов, а Тихов!

Т и х о в. Чего?

Д а ш а. Ты о чем задумался?

Т и х о в. А ведь у меня мама с папой живы. Жизнь их прошла прямо как в аквариуме. Это мне так видится жизнь их. Вроде сидят где-то далеко, далеко, за зеленым толстым стеклом. Мама, наверное, думает: а где-то сынок ее Аркадий… Я как квартиру получил, все хотел маму с папой привезти да показать: вот, мол, каких полов да потолков сын их достиг. А время-то прошло, думаю, чему радоваться?! Дом больше на тюрьму похож! Две комнаты и те темные! Детское белье на кухне, в ванной, да еще и в спальне. Как вырос сын, как ушел… Не помню! Ушел добывать себе карцер! Какую муку-то я пережил в этой квартире! Ведь в ней не спрятаться! Голая! Наверху ругаются, сбоку ругаются соседи, а у нас все слышно! Все голоса, голоса… милая вы моя, хорошая! Пожалели, и на том спасибо.

Д а ш а. Устала я, Аркадий Калинович… (Выпивает.) Рада я вас видеть. Все-таки родное лицо.

Т и х о в. Вы все пробуете на «ты» перейти и не можете… И я хочу и не могу!

Д а ш а. Сейчас мы перейдем! Я у вас деньги возьму…

Т и х о в. Вот и славно! Вы не подумайте! Вы для меня и любовь, вы для меня и дитя!

Д а ш а. Я возьму… мне надо. Иначе красть! Мне очень надо… (Закуривает.) А может, ты уже все знаешь?

Т и х о в. Что знаю?

Д а ш а. Аркадий! Я тебе сейчас все, все расскажу! Понимаешь, мне надо рассказать! Мне поделиться надо… И не каждому скажешь, правда ведь? Вот почему я курю? Да от страха я курю! Вот под ложечкой как ртуть налита. Тяжело и холодно! Или когда дождь идет, к стеклу встанешь, и как-то получается, что не помнишь, где ты. И так хорошо! Можно, конечно, намотать нервы, как вожжи, на руку! Можно! Ну тогда держись! Ты думаешь… Вот я поступала. Со мной нос в нос шли другие девочки. Зачем мы так страдали?! Чтобы убежать от жизни, в которой живем. А побеждают те, кто хочет свою жизнь разнообразить… У них папа! Папы у них! Я теперь сплю с этими папами… Они все в заботах. Их лоб покрыт заботами, кошелек набит заботами. Надо успеть! Надо достать, надо увидеть, надо продать, надо купить, надо, надо… А сам…

«Ах, моя ласковая! У меня всего полчаса! На следующей неделе идем в ресторан! Вот тут тебе кое-что… Жизнь дикая! Всем нужен! Всем нужен!» Я говорю: «Вы «нужник»!» Смеется, а в глазах злость! Не нравится! А я ему ввинчиваю… Я ему порчу тридцать минут удовольствия. Но он уже штаны снимает! Сопит! «Пожалуйста, не надевай при мне домашние тапочки! Я их и без того вижу целыми вечерами! Каждый вечер толстые пятки!» Я ему: «Купи мне туфли! Все вы жмоты!» Он: «Что значит все?» Я: «Может, ты думаешь, что ты один у меня?! Мой единственный лысенький карлик». Тогда он стоит без штанов, в пиджаке и не знает, что ему делать. Или все-таки снимать пиджак, или надевать штаны! Но все подлецы, как им и положено, подлецы! Он снимает пиджак и задирает рубаху. Потом меня пилит хозяйка. «Он хороший клиент! Хорошо платит и бывает полезен! А если тебе что-то не нравится, можешь проваливать!» А куда? Куда мне проваливать? Некуда, Аркадий Калинович! Домой, к маме? Вечером с работы, и тяжелые шаги — шлеп-шлеп… Она всегда по дому босиком ходит. О чем думает, не знаю. Ноги опухшие, ногти на ногах съедены… Как обмылки торчат из пальцев. Отец