Следующие три года не прекращались издевательства. Множество обидных прозвищ за это время было придумано. Закомплексованность и неуверенность в себе разрастались во мне. Большая часть социальной стипендии уходила на покупку учебных принадлежностей. Однако можно сказать, что мне повезло, ведь травили меня преимущественно психологически.

Появлялся у нас за это время переведённый ученик. Как-то раз он просто заговорил со мной, наплевав на все риски, и тут же поплатился за это, став в классе на ровне со мной. Ведь если ты разговариваешь с чмом на равных, то и сам становишься чмом.

В то же время… Я наблюдал, как растёт Игорь. Как он постепенно мужает. Он рассказывает мне о своих успехах, о том, как у него много друзей, о том, как хорошо он учится.

В то время как я становился всё более жалким, он становился лучше. Мы будто менялись местами.

Честно говоря, тогда я завидовал ему.

Через три года с начала издевательств, вдоволь наслушавшись советов по типу: «Один раз ударишь, и они отстанут», я решился дать сдачи, наплевав на последствия.

«Если вдруг кто-то из них случайно умрёт никто, кроме родителей, толком-то не расстроится.»

Я часто фантазировал о том, как это сделаю.

Но реальность оказалась другой.

Ударить человека — страшно. Страшно случайно слишком сильно ему навредить. Хоть я и думал о том, как-бы их убить, однако в реальности оказалось что мне этого не хочется. А тело человека очень хрупкое, погибнуть можно даже от простого удара затылком о пол. Потому, даже когда пытался ударить обидчика, я сдерживался. Нас быстро разняли, и ранен в основном был я.

Долго меня ругали за тот инцидент, но к тому моменту мнение старших для меня уже не имело значения.

Через несколько дней они поджидали меня группой на пути к детскому дому. Они хватают меня, не позволяя двигаться, «ставя на место». Они не боялись бить. На тот момент я шёл другой куда более длинной дорогой, потому даже не ожидал, что они меня подстерегут.

И только через четыре года с начала издевательств, в восьмом классе, во второй половине учебного года, случился инцидент, который стал началом конца. В тот день ко мне приставал «коротышка», пытающийся впечатлить первых в иерархии нашего класса. Тот, кого Георгий и его компания в глаза называли другом, а за спиной псиной.

Мне всегда было его жалко. Однако в тот момент я в очередной раз собирался противостоять им. Хотел даже пойти в кружки, но кто-то из них или их друзей обязательно его посещал. В школе эта компашка была довольно популярна.

Этот «коротышка» всегда приставал к девочкам в нашем классе, потому что это вызывало смех компашки. Редко бывало так, чтобы он лез ко мне, однако в этих ситуациях я был к нему терпим, ведь над ним так же потешаются. Но не в тот день. Учителя в классе не было, и я его избил. Впервые я бил человека со всей силы. И только после того, как сделал это, стало страшно. Страшно за него. Настолько, что я подошёл к нему, собираясь помочь. Но тут на меня со спины ложиться рука.

— Ну ты даёшь! Я аж ахуел, когда ты ему коленом по лицу ебашить начал!

Это был Георгий.

— ХА-ХА! Слышь, ты там вообще жив⁈ — спрашивал у поверженного один из его друзей.

Поверженный в этот момент истекал из носа кровью, а лицо немного опухло. Он держался за голову и еле, сквозь слёзы, выдавил из себя улыбку, сказав:

— Д-да… Фсё хоошо.

Это видел почти весь класс. Всю следующую неделю я слышал в свою сторону от них лишь одобрения.

Глава 22

Общая боль

— Анвил! Это правда⁈ Ты вчера мелкого отпиздил⁈ — спрашивает ученик в тот день отсутствующий, — И как это было?

— Ну… Не то чтобы я бил слишком си…

— Это было просто ахуенно! — перебивает меня Георгий, — Он аж несколько раз коленом по ебалу ему заехал!

Наверно, столь бурную реакцию вызвало то, что они не ожидали подобного от меня.

Их реакция вызывала приятные чувства. Я наслаждался их разговорами обо мне. Но в то же время чувствовал смутное беспокойство внутри. Ведь я знал, что то, что я сделал, неправильно, хоть и привело к результату, которого… мне хотелось достичь?

… Да. Хоть и не признавался в этом, тогда, где-то в глубине души мне хотелось их признания. Жалкая мечта слабака: чтобы с ним считались. И не важно, будут это люди, которые раньше издевались над ним, или кто-то другой. Но самому себе в этом он, разумеется, не признается.

Не должен я был чувствовать чего-то подобного. Не должен был чувствовать триумф, удовлетворение и радость. Я должен был почувствовать лишь призрение к этим людям, поощряющим насилие. Либо, на худой конец, безразличие к их похвале.

И тогда я действительно чувствовал, как поедает меня совесть. Чувствовал, что должен извиниться перед своим одноклассником. Но что-то не позволяло мне это сделать. Возможно, это были неуверенность в себе и стеснительность.

Буквально через день их обсуждения этого случая поутихли. Но даже после этого никто снова ко мне не лез. В их глазах я поднялся гораздо выше, чем раньше. И это могло быть лишь временно, если бы на следующей неделе жертва моего тогдашнего гнева снова не начал приставать ко мне, видимо, пытаясь реабилитироваться в классе. Я прекрасно видел, как после того случая его начали задирать ещё сильнее прежнего.

— Слушай, — подошёл он ко мне тогда, — А это правда, что сироток в приютах всегда воспитатели трахают? — и без спроса взял со стола мою линейку.

Дети где-то с седьмого класса (а может и раньше) всё время повёрнуты на теме секса. Не удивительно, что он спросил что-то подобное.

В стороне виднелась компашка, нас рассматривающая и угорающая, ждущая дальнейшего развития событий. Точнее весь класс наблюдал за происходящим. И я был уверен: не зависимо от того, кто сейчас победит, проигравшего загнобят сильнее прежнего.

Порой дети очень жестоки.

— Верни, — сведя брови, посмотрел я на него.

Мне всё ещё было его жалко. И тем не менее, мне снова хотелось почувствовать себя на высоте, когда тебя все нахваливают.

Я снова его избил.

— ХА-ХА! АНВИЛ, ДА ТЫ ХОРОШ!

— КАКОЕ ЖЕ ТЫ ЧМО, МЕЛКИЙ!

И был рад свершённому.

Плеск успеха заложил соблазн мирского одобрения, ставя ощущение вины и