Шрифт:
Закладка:
Мы достигли Казалваску — бывшей резиденции барона, после того как переправились через Риу-Барбадос — поток семидесяти ярдов шириной. К счастью, был самый низкий уровень и глубина не превышала шести футов. О великолепии старинного имения можно было легко судить по руинам. Это была феодальная крепость, состоявшая из больших домов. Из-под прогнивших крыш после захода солнца тысячами вылетали летучие мыши. Было что-то колдовское и зловещее в том, как эти существа четко вырисовывались на фоне золотистого неба, прежде чем раствориться в сумерках. Многие из этих крупных, питающихся фруктами летучих мышей, или, как их называют, летучих лисиц, были настолько большими, что казались похожими на птеродактилей. С полдюжины семейств негров жили в хижинах поблизости в постоянном страхе перед дикарями.
В Казалваску мы провели только одну ночь, потом отправились в однодневный легкий переход в двадцать две мили через кампос по направлению к Пуэрто-Бастосу. В это время в южном полушарии стояла весна, и за исключением вечнозеленых пальм и островков леса, испещрявших равнины, вся природа вокруг пышно цвела. Никогда мне не приходилось видеть такое обилие цветов и такую красоту, которая в тот день щеголяла ослепительными желтыми, красными и пурпурными красками. Яркие бабочки, сами по себе еще более роскошные, чем цветы, усугубляли всеобщее великолепие. Ни один художник не мог бы нарисовать такую картину. Никакое воображение не могло бы вызвать видение, равное по красоте этой сказочной реальности!
Как только в Сан-Матиас пришли животные из Пуэрто-Бастосу, мы отправились на маленькой монтерии по реке Барбадос к Вилья-Белья-де-Мату-Гросу. Этот давно заброшенный город теперь представлял собой унылое скопление древних, впрочем основательной стройки, домов и церквей, расположенных на восточном берегу Гуапоре, и теперь о нем почти не вспоминали как о бывшей столице Мату-Гросу. Трудно было понять, чем жили здесь несколько негров, занимавших полуразрушенные, кое-как залатанные дома, стоявшие на умолкнувших улицах. Днем они работали на небольших плантациях сахарного тростника и маниоки, ночью баррикадировались в своих домах из страха перед рыскавшими по улицам индейцами. По соседству тут когда-то разрабатывались богатые, сейчас уже истощенные, золотые россыпи. Однажды здесь вспыхнула отвратительная болезнь, известная под названием corupcao, она унесла столько жизней, что оставшиеся в живых обитатели города в панике бежали из него.
В одной из разрушенных церквей оказалась чудесная коллекция старого серебра, хранившегося в двух огромных деревянных сундуках; там были подсвечники, модели каравелл и галеонов, шкатулки, статуэтки и всевозможные безделушки.
В таких «городах-призраках» всегда есть что-то невыразимо печальное. Воображение рисует картины обыденной жизни исчезнувших жителей — их радости и горести, их надежды и развлечения. Когда люди покидают свои жилища, они неизбежно оставляют в них часть своего имущества, и от покинутого города веет таким унынием, что даже наименее чувствительный пришелец поддается ему. Руины древних городов такого впечатления не производят, это относится лишь к местам, покинутым в недавнем прошлом. Город Мату-Гросу был именно одним из таких мест. Он навел меня на мысли о другом городе — Кобихе, когда-то процветавшем морском порте Боливии между Токопильей и Антофагастой, где ныне простирается северный берег Чили. Выход к океану был отобран у Боливии в войне 1879 года, но уже в то время некогда оживленный город Кобиха был почти мертв, опустошенный ужасающим землетрясением и волнами. Таким же унынием веет от калифорнийских «городов-призраков» времен расцвета Бонансы. Это чувство прекрасно выразил Дебюсси в своей фортепьянной пьесе «La Cathedrale Engloutie»[49]. В церкви среди всякого хлама я нашел остатки епископского церемониального кресла — этакую огромную штуку с балдахином наверху. Оно не было целым, но, за исключением сиденья, отдельные его куски почти полностью сохранились, поэтому я собрал все вместе, завернул в балдахин и в конце концов привез в Англию. Мне пришло в голову, что это кресло будет оригинальным подарком жене, и я не чувствовал укоров совести за то, что забрал его, так как составные части все равно гнили бы среди мусора на церковном полу.
Реконструкция кресла была поручена мебельному мастеру фирмы «Долиш», но до начала работы я распорядился тщательно продезинфицировать распакованные части, чтобы уничтожить возможную инфекцию, которая могла быть завезена с этими вещами из зачумленной Вилья-Белья. Я не пожалел средств на ремонт. Сиденье и спинка были обтянуты отличной кожей марокен, цвета меди, и когда работа закончилась, получилась поистине изумительная вещь. Некоторое время я имел удовольствие видеть жену, восседавшую за обеденным столом в большом кресле епископов Мату-Гросу; но с тех пор как оно появилось у нас, жена стала как-то странно недомогать. Однажды она сказала:
— Уверена, что совершаю святотатство — я протестантка, а сажусь в священное кресло римско-католического прелата!
Иногда я становлюсь суеверным, как индеец, но я столько испытал странного на своем веку! Лишь только жена высказала свою догадку, я решил, что кресло надо убрать. Я взял наклейку, надписал на ней адрес: «Бромптонская часовня, Южный Кенсингтон, Лондон» — и отправил туда кресло без всякого объяснительного письма. Пусть думают что угодно, решил я. Откуда пришло кресло, оставалось тайной до тех пор, пока жена не явилась в часовню и не рассказала его историю. Возможно, кресло и по сей день находится там, и я надеюсь, что его возвращение в лоно церкви, которой оно принадлежит, не принесло ничего, кроме пользы.
Город Мату-Гросу, как ни странно, был конечным пунктом телеграфной линии в Куябу — стратегической линии, сооруженной правительством. По ней я отправил телеграмму в Англию и получил ответ в течение двадцати четырех часов, хотя стоимость телеграммы оказалась колоссальной. Это было отнюдь не простое дело — телеграфист слыхом не слыхал об Англии и должен был снестись с главной конторой посредством «телеграфона»[50], чтобы выяснить, где находится эта самая Англия. Да и сам случай был беспрецедентным — чтобы кто-нибудь пожелал послать телеграмму из этого захолустья!
Устье реки Верди находилось вниз по течению на один градус широты севернее, и когда мы его достигли, на ночь пришлось выставить охрану. Дикари могли появиться на любом берегу, и слава о них была самая дурная; с другой стороны, Гуапоре была очень опасна из-за анаконд. Ее ширина доходила здесь до ста ярдов, течение в широких местах было медленное, и вся она была забита массой плавучих растений. Эти растения, известные под названием камелоте, значительно замедляли наше продвижение, а по временам трудно было
