Но одно я знаю. Пока планета будет скорбеть по нему, пока генеральный секретарь будет лить слёзы, пока администрация будет петь ему панегирик, ведь это так всегда просто – восхвалять человека после смерти и приписывать ему то, чего он никогда бы не одобрил и не допустил бы при жизни… Смерть одного Габриэля Вилька затмит другие смерти.

И многие скажут – вот оно, снова лицемерие Ньюарка. Снова смерть одного белого человека, правителя мира, для нас важнее, чем ежедневные трагические смерти наших родных и близких. Снова все печалятся, что в Париже погибло сто человек, но никому нет дела, когда тысячи гибнут в Китае, когда в Африке и на Ближнем Востоке погибают десятки тысяч. Один Габриэль Вильк – и соболезнования со всего мира, а вот вчера в Линьфэне сорок детей отравились водой, а три дня назад в Бутане захватили мечеть, а в Конго, в Ованго, смертник на грузовике въехал в толпу и погибло пятьдесят человек, а в районе Уханя четверо подорвались на старой мине, и в Габоне уже месяц голодают деревни, и в лагерях беженцев в Чунцине люди умирают от гепатита.

Не мне вам об этом рассказывать. У меня здесь, вы видите (Акияма поднимает свой коммуникатор, капли дождя на ярком экране), у меня здесь эти данные, я смотрю на них каждый день, и мне всё труднее относиться к ним так, как они того достойны. В кабинете, в машине, в салоне самолёта очень легко начать думать, что это всего лишь цифры, а на самом деле – это жизни людей, это ваши жизни, и это моя жизнь, и поэтому я здесь, с вами сегодня. И поэтому я прошу вас – когда вы услышите, как громко оплакивают Вилька, – не злитесь.

Габриэль Вильк никогда не считал себя лучше других. Он всегда помнил о своей удаче и о своей ответственности. Он помнил о вас. Он дал старт реконструкции Китая. Он отправил меня сюда. Он не думал, что жизни белых людей ценнее, он считал, что люди равны, и Земля должна быть едина, и в горе, и в радости.

Он верил, что террор – это следствие, а не причина. Что бороться надо не с террористами, бороться надо с бедностью и нищетой, с болезнями и разрухой. Что ненависти нельзя давать дорогу. Он считал, что мир должен быть местом для жизни, а не для борьбы, как пытается убедить нас нынешний генсек. Он не бомбил Китай, как это делает Керро Торре, он строил здесь школы и больницы. Он не досматривал беженцев и не заставлял их сдавать ДНК, он давал им работу и давал им шанс. Он не цензурировал Сеть и считал, что сохранить достоинство иногда важнее, чем сохранить жизнь.

Он хотел восстановить Шанхай. Хотел, чтобы этот великий город перестал напоминать нам об общей трагедии, чтобы он перестал быть символом раздора и ненависти, символом ошибок и символом смерти – и чтобы он стал тем, чем являлся раньше – мировым центром, сплетением культур, плавильным котлом идей и наций. Одним из маяков, вперёдсмотрящим – таким был Шанхай времён его юности, когда он побывал здесь с женой впервые, и таким он его помнил, и такой Шанхай он хотел вернуть…

Но сегодня Габриэля Вилька убили. Те люди, ради которых он свою жизнь положил на алтарь, они убили его подло и низко, они отравили его в Париже. И сейчас они думают, что победили. Что теперь ненависть затопит нас и грянут новые войны. Я не знаю, что думаете вы, но я не согласна с таким прогнозом, с их планом я не согласна.

Меня устраивает старый мир. Меня устраивает мир, где человек человеку – брат и где просящему протянут руку помощи. Да, я идеализирую наш старый мир, он полон несовершенств, но в нём живёт мечта, наша общая мечта о единой Земле. Разве она погибла? Разве её можно расстрелять, отравить и убить?.. Я не хочу в это верить.

Страшной «Ночью сорока девяти», вы помните, как Габриэль Вильк вышел и сказал: «Я прошу вас не опускать руки, я прошу вас не сдаваться. Я буду строить общий дом для всего человечества, и это тяжёлое бремя, и я прошу вас нести его вместе со мной, я прошу помочь мне».

Габриэль Вильк, хочу я сказать сегодня, ваша мечта не умрёт, и ваша работа никогда не была напрасной. Земля не станет царством страха, ненависти и недоверия, как кому-то очень хочется, в Китае или в коридорах Ньюарка. Земля будет, как и прежде, домом свободных людей, домом любви, взаимопомощи и солидарности, общим домом народов, где никто не будет забыт.

Я японка, и я стою в Шанхае, где десять лет назад в небе были ВВС и моей страны. Я стою в Шанхае, где два миллиона человек погибли под бомбами, на которых, в том числе, были японские флаги и которые сбрасывали японские самолёты. И я прошу прощения от имени всей Азии, Организации или всей Земли, от имени всех, кто меня поддержит, я прошу у вас за это прощения.

Мы все повинны в том дне. Мы все ошиблись, мы все провалились, и у каждого на руках кровь, и её не отмыть, я не знаю, как это сделать. Но мы виноваты ещё и в том, что десять лет молчали, что десять лет говорили «Шанхай» – забывая, что Шанхай – это не небоскрёбы, и это не бомбы, и это не Джонс, а Шанхай – это люди, и Организация – это люди. Люди – единственное, что имеет значение, и пусть в труху обратятся все ТНК и ТНБ, пусть сгинут страны и сгинут континенты, но люди – люди должны жить, и ради людей, ради того, за что боролся Габриэль Вильк, я хочу пойти на войну.

Я хочу воплотить его мечту. Я хочу восстановить Шанхай. И ради этого я хочу стать новым генеральным секретарём Организации.

Такие заявления не делают перед толпой беженцев на площади разрушенного города; генсек Организации – не вождь и не популист, и за него не голосуют, его выбирают сложной многоступенчатой процедурой. О намерении идти в генсеки объявляют на закрытых заседаниях Евросоветов и Азиатских комиссий, в президентских резиденциях и в правительственных