искать компромиссы, чтобы хоть как-то попортить мерзавцу кровь. Впрочем, если он упечёт его на пару лет, то это не шутка. Это и есть серьёзный подход, который отличает серьёзных людей от всякой мелюзги, которая только и умеет, что кулаками трясти и горлом брать. И он это сделает, чёрт побери, чего бы это ни стоило.

– Хорошо, Сергей Иваныч, вот триста, и придумай что-нибудь, исхитрись как-то. А за мной не заржавеет.

– Хорошо, Пётр Петрович, я придумаю что-нибудь. Решим проблему, не мытьём, так катаньем. Никуда он не денется, – а сам подумал: «Вот же жадный боров. Отстегнул триста с барского плеча. Да за кого он меня принимает? Я что, мальчик? Мне не по столько в кабинет носят, я даже жопу от стула не отрываю. Ну, погоди, миллионер хренов, доберётся партия до таких, как ты. Будет команда, я тебя так упакую, что пятнашкой хрен отделаешься, под вышку подведу, как пить дать! Соловьём запоёшь, гнида!» Сам улыбнулся при этом, и они расстались, пожав руки, внешне довольные друг другом.

Оба не испытывали ни малейших угрызений совести по поводу складывающейся ситуации. Мент считал святым делом посадить торгаша – на то и учился, на то и трудился честно, отдавая работе почти всё своё время и силы, урывками видя жену и детей, допоздна засиживаясь в кабинете, а иногда, во время авралов, и ночуя там. На то он и коммунист! Ну а то, что взятки берёт – слово-то какое нехорошее, неправильное, – так это потому, что наверху зажрались, витают в облаках и давно забыли, как рядовые партийцы мыкаются, работая на земле, разгребая авгиевы конюшни несовершенной человеческой природы, на деле строя тот самый социализм за нищенскую зарплату, на которую семью только впроголодь содержать можно. Вот и приходится всякую шушеру торговую терпеть и даже вступать с ней в различные гнусные отношения. Будь его воля – всех пересажал бы!

Зуев же считал, что за ним стоит суть человеческой природы, которая заключается в том, что кто сильнее, тот и прав. А измеряется эта сила отнюдь не физическими параметрами, а умственными и тем, что принято называть опытом, а всё вместе это измеряется деньгами, которые у тебя либо есть – и ты суть человек, либо нет – и значит, ты вошь и должен выполнять что скажут. А посему он должен, просто обязан указать воши-наглецу его место в этой очевидной жизненной иерархии, а мент-вошь также обязан ему в этом помочь, причём не за деньги, ибо тысяча рублей – не деньги, а всё по тому же праву сильного. Он – сила и заставляет окружающих вертеться вокруг него, как планеты и всякий космический мусор вращаются вокруг Солнца.

Самое интересное, что если бы потенциальную жертву спросили о его мнении по поводу складывающейся ситуации, то он, пожалуй, спокойно поразмыслив, согласился бы с обоими оппонентами, не найдя в их логике очевидного изъяна, прибавив только, что готов участвовать, да уже, собственно, и участвует в происходящем в каком угодно качестве, но только не жертвы. На этот счёт у него было своё мнение. И кое-что ещё, чтобы его отстаивать. Вот только о происходящем он был не в курсе. И это, конечно, не делало игру честной. А впрочем, часто ли в жизни всё идёт по правилам? Не верь, не бойся, не проси.

* * *

Сессия закончилась неоднозначно. Он получил три пятёрки: по политэкономии, философии и истории КПСС, четвёрку по линейной алгебре и «банан» по математическому анализу. То есть двойку. Ещё и упрашивал её поставить. Вообще-то доцент Кострикин, не поленившись, прогнал его по всему материалу и справедливо оценил полученный результат в три балла, что, в принципе, было и объективно, и неплохо, учитывая высокий уровень требований и его низкую стартовую базу. Но тройка ставила крест на возможности перевестись на дневное. А он, уже в общем-то не очень понимая, зачем оно ему нужно, тем не менее упёрся и решил добиться этого перевода во что бы то ни стало. Поэтому он попросил преподавателя поставить два, поскольку двойка пересдавалась, а тройка – нет. Так что для него сессия ещё не закончилась, а вот отпуск, взятый под неё, – увы, да. Пришлось выйти на работу, он и так там почти не появлялся, с тех пор как получил гордое звание младшего продавца, исправно башляя Паше за возможность заниматься своими делами.

С непривычки было тяжело стоять за прилавком по двенадцать часов, учитывая, что к разрубке, где нарубил – и отдыхай, его не подпускали. Отношения с Пашей тоже сразу ухудшились, когда он в очередной раз отказался обвешивать покупателей. Об этом он и думал, машинально взвешивая, заворачивая и отпуская товар. Вдруг ухо резанула непривычная фраза: «Контрольная закупка!»

«Дождался!» – пронеслось в голове. Впрочем, он был спокоен – знал, что работает честно. Что и показало контрольное взвешивание. У одного из проверяющих оказалось минус двадцать граммов, у другого – плюс десять, то есть в итоге ошибка на четыре килограмма составила лишь десять грамм – абсолютно допустимая погрешность, за которую даже замечание не имели право сделать – человек не электронные весы. Но дальше начались непонятные вещи. Были приглашены и директор, и Паша. Оба выглядели неважно. Директор мучился с похмелья, Паша – от страха. Купленные куски разложили на прилавке, тщательно отделив друг от друга, зачем-то сфотографировали и начали взвешивать уже по отдельности, опять же фотографируя и всё занося в протокол. Когда закончили, ему предложили подписать несколько бумажек. Он вопросительно посмотрел на директора с Пашей, оба энергично закивали, и он расписался, где было указано. После этого проверяющие вместе с директором ушли в его кабинет, захватив с собой и старшего мясника.

Ромка был спокоен и продолжил работать, уже и очередь образовалась. Где-то через полчаса проверяющие покинули магазин, вежливо попрощавшись. На прилавке закончились нарубленные куски, и он отправился в разрубку за новой партией. Паша не вязал лыка.

– Спасибо, Ромка, ты меня спас!

– Ты о чём, Паш?

– Молоток, что на себя взял. Меня бы реально могли посадить, там на рупь пересортицы, а эти ни в какую договариваться не захотели. Всё чин чинарём оформили, суки. Но ты не ссы, тебе всё равно ничего не будет. Ты же несовершеннолетний. Так, выговор вкатают. Вот они офигели, когда выяснилось, что тебе семнадцать. Прямо носами по бумажкам лазили, чуть не на свет проверяли. Обещали в торге всё ещё раз выяснить. Видно, им хвост накрутили, чтобы какого-нибудь мясника посадили. Никогда не видел, чтоб так