она живет, по каким правилам. Почему не сажает свои любимые георгины, например. Откуда берет силы, чтобы каждый раз возвращаться, как на машине времени, в очередной пятый класс и снова по кругу объяснять и переживать одно и то же. Счастлива ли она или несчастна? И еще я думаю, что Ксюха была права, старухи могут быть реально страшными в этой их мудрости, которую они уже знают, но отказываются ею пользоваться.

Лидия Павловна

Вошел широкоплечий, и я вдруг подумала, что он может сказать мне о том, что я должна умереть. Сейчас, скоро. Что я уже не вернусь домой, что все кончится. Через слабость, через всю покорность этой свалившейся на меня ситуации я вдруг остро ощутила сожаление, и оно затопило, заполнило меня всю. Мне столько надо еще сделать! И главное: я так люблю все это: этот август, это небо за окном, синее или пусть даже в дождевых облаках. Дочку. Внука. Даже свои руки, лежащие поверх одеяла. Неужели в моей жизни так и не будет ничего нового, яркого? Почему каждое лето этот дом, этот забор, компот из яблок, флоксы эти с их одинаковым из года в год запахом под окном? Так сильно стало жалко всего так и не увиденного и не сделанного. Почему, зачем каждое лето на этой даче? Ведь я когда-то так не любила ее, казалось, что нельзя тратить время, сидя на одном месте, надо ездить, узнавать этот мир. Так раздражали эти знакомые дорожки, приевшийся путь до магазина и обратно, одни и те же надоевшие, неизбежные соседства, бесконечные нескончаемые огородные хлопоты. Как эта нелюбимая, навязанная дачная жизнь прилепилась ко мне, обернулась традицией, без которой немыслимо уже планировать отпуск, лето? Это ведь все только моя лень, душевная лень и безволие.

И я стала спрашивать широкоплечего, спотыкаясь через все эти его буквы «в». Он слушает, кивает и говорит:

– Все будет хорошо, Лидия Павловна, только обещайте, что будете меня слушаться.

Да, я буду. Только сделайте так, чтобы я поскорее вышла отсюда. Я очень хочу снова видеть дочку и внука, я хочу еще раз поехать на море. Я ведь так любила бывать у моря. Забавно, что дети назвали меня мидией, ракушкой, морской жительницей. Какое это было бы счастье снова оказаться на берегу. Утром рано, на рассвете, идти по безлюдному пляжу, по песку, чтобы с тихим шорохом набегали на босые ступни прохладные спокойные волны. Воздух еще свежий до прозрачной звонкости. Море шуршит, размеренно дышит, отмеряет бегом волн время, спокойно наблюдает со своих просторов за жизнью на берегах. Потом с другой стороны, со стороны городка, к кромке прибоя набегает другая, человеческая волна, воздух наполняется криками и запахами шашлыка, пива, кукурузы. Вечером эта волна схлынет, оставив на песке прочитанные газеты, повернутые к небу разгаданными кроссвордами, пустые пластиковые стаканы, которые дети уже успели превратить в ведерки для песка, пакеты, наполненные очистками и объедками. И снова здесь станет спокойно и безлюдно. Уставший песок медленно остывает, сглаживаются следы человеческого присутствия. Если провести рукой по воде, под пальцами начинают искриться огоньки. Мне это мерцание всегда казалось намеком на какую-то божественную тайну, обещание вечной жизни. Если я умру… Да нет, почему «если», это ведь неизбежно случится когда-то со мной. Когда я умру, то пусть хоть часть меня останется, пусть я стану мидией, ракушкой или хотя бы вот такими огоньками, которые загораются, только если их коснуться рукой.

Антон

Телефон верещал так, что я услышал его даже через лупящие по лицу струи душа. Это звонил Волков, и меня прошиб озноб: сейчас скажет, что это я убил учительницу и они уже откопали ее труп в огороде. А священник, отец Николай, подтвердил, что я во всем сознался. Я хотел не отвечать на звонок, но капитан Волков даже звонить умел по-полицейски требовательно.

– Вы сможете сейчас подъехать к нам в отделение? – спросил он.

– А что? Зачем?

– По поводу витрины. Мы задержали троих, похоже, это ваши вещи у них. Надо опознать, оформить все. Ну, если захотите. Короче, будем разговаривать.

– О чем? Зачем разговаривать, если вы их нашли?

– Ну как? – удивился Волков. – Будете вы на них в суд подавать или нет? Короче говоря, подъезжайте.

– А учительницу вы не нашли?

– Какую учительницу?

– Ну, помните, я вам говорил. Она пропала.

– Так вы ведь не писали заявление. Или я что-то путаю?

– Нет, не путаете, я ничего не писал.

– Скворцов, у вас там все в порядке?

– Да, а что?

– Что-то голосом странным разговариваете.

– Да нет, это у меня просто телефон такой глючный, – сказал я. – Сейчас подъеду.

Когда я приехал в отделение и прошел в кабинет, там, кроме Волкова, обнаружился еще какой-то старлей, который сидел за столом и печатал что-то на компьютере, не поднимая головы. Мне предложили стул, я сел и стал смотреть на капитана, пытаясь угадать, подозревает ли он меня в убийстве учительницы, которого на самом деле, я надеюсь, не было. Не стоило ему вообще напоминать о ней. Но Волков на меня даже не смотрел, он вызвал дежурного и велел привести задержанных.

Пока мы ждали, когда их приведут, я попробовал подготовиться к этой встрече. Вообще, кажется, это было как-то неправильно, меня совсем не должны были с ними знакомить. Что если это будут настоящие бандиты? Трое мужчин с прожженными каторжной жизнью лицами, хмурых, сжимающих в жилистых, забитых татуировками руках грязные картузы. Казалось бы, зачем им грабить такой магазин? Но я мог себе спокойно представить, как они воспользовались украденным: в цветные одноразовые стаканчики они наливали чистый спирт, а карнавальные костюмы набили соломой и стреляли по ним из наганов как по мишеням. Это я, кажется, махнул от волнения куда-то в двадцатые годы. Нет, скорее всего, это будут спортивные ребята в тренировочных штанах, с обритыми головами, толстыми цепями на шеях, обязательно с парой темных прорех во рту на месте выбитых зубов. Карнавальные костюмы они отдали в детдом, в котором когда-то сами росли, а в одноразовых стаканчиках мешали водку с пивом и распивали этот ерш, сидя на краю песочницы на детской площадке. Ладно, лишь бы это не были кавказцы в широкоплечих кожаных куртках, которые потом обязательно начнут мстить. Все эти мысли пронеслись в моей голове очень быстро и не совсем взаправду. Просто надо было себя чем-то занять, пока задержанных вели к нам. Но если честно, я был немного рад, что, кроме Волкова, в кабинете был теперь еще этот безмолвный