часу дня рация заговорила внятно и строго: огонь не открывать, с 13.00 начнут работать саперы, вскрывать заминированный проход для сдающихся и разбирать завалы. Всем занять свои позиции, утроить бдительность, не допускать провокаций. Выход первой группы с ранеными в 15.00.

Время было обеденное, бойцы с сожалением отставляли или быстро доскребали банки с пайковыми мясорастительными консервами. Боец с позывным «Борзый» взял огнемет «Шмель» и, прилаживая его за спину, бормотал: «От этих всего можно ждать. Позиции разминируют, наши огневые точки срисуют и как пойдут на прорыв…» Место для выхода сдающихся и выноса раненых было выбрано с умом — узкий проход под путями, вдоль насыпи по такому же узкому коридору между зданиями. Под полным присмотром Борзого…

ШАШЛЫК НА «АЗОВСТАЛИ»

Проход для сдачи в плен оказался нерукотворным — между путей попала бомба, выбросила несколько тонн земли. Эту дыру украинские боевики закидали ржавым, гнутым железом и заминировали чуть ли не в три слоя. Сейчас эти же люди в чужой форме быстро и сноровисто разбирали завал лопатами, а разобрав, двинулись между насыпью и нашим зданием. Наш боец, присевший возле бойницы, выцеливал врагов — до них было метров десять. «Азовцы» шли, иногда останавливались и приседали над какими-то темно-зелеными ящичками, присыпанными пылью. Это были самодельные мины из патронных цинков, набитые пластитом. Расчет на то, что танкисты не обратят внимания на привычный военный мусор — пустой патронный цинк. Но некоторые мины были соединены проводами — их «азовские» саперы без колебаний резали. И все это происходило в полной тишине.

Кто-то из наших выкрикнул: «Что, соколики, навоевались? А ну, скажи, как “паляница” правильно?» Но острослова никто не поддержал, задорный крик завял в тишине. Чужие все были с оружием, правда, автоматы закинуты за спину, пистолеты в застегнутых кобурах. «Азовцы» дошли до выхода из двора и в какой-то растерянности остановились. Перед ними раскинулась восхитительная в своей зелени и ширине пойма реки. А с другой стороны Набережного проспекта притулился ресторанчик «Сармат». Вышедшие с завода были без преувеличений потрясены видом. Кто-то из чужаков выдохнул: «Эх, сейчас бы шашлычка!» И я, глядя на эту давно закрытую из-за войны кафешку, подумал о том же самом…

ЧЕРТА МИЛОСЕРДИЯ

ОНИ не смотрели в асфальт, но и не смотрели нам в глаза. Все молодые, до двадцати и чуть больше. Очень крутая снаряга у всех. Но оружие то же самое — вечный наш «калашников». Они не были грязными, не были изможденными и испуганными. Скорее напряженными. На них пока были все положенные нашивки — от жовто-блакитных флажков до «азовских» шевронов. И мы с моим товарищем, ополченцем Владом, не знали, как нам себя вести. Он держал автомат практически на изготовку. Я, если честно, был готов повиснуть у Влада на плечах. Он на этой войне потерял все — дом в Полтаве, близких, друзей-однополчан, здоровье. Разменял на окопы лучшие годы мужской зрелости.

Я с Владом не разлучаюсь уже третий месяц и знаю, как иногда в нем закипает лютая, страшная злоба. Но Влад был спокоен. Наверное, с нами случилось то, что всегда происходит с русскими людьми при виде сдающегося врага. Какие бы скотства и жесткости он ни творил, какие бы ни были кровавые бои накануне, есть такая невидимая черта, за которой включается милосердие. Нет, конечно, пленных могут потом и судить, но складывать прямо на поле боя курганы из отрезанных голов — не в нашей традиции. Влад заговорил первым, очень спокойно:

— Вы чего такие чистые? Вода, значит, есть?

Парень с окладистой бородкой, со «стечкиным» в нагрудной кобуре, кажется, ждал этого вопроса:

— Есть вода. Техническая. Вон, — «азовец» показал рукой в тактической перчатке на идущие черные трубы, — там ее тонны! И даже чай нормально можно заваривать. А вот с едой уже неделю беда. Мы тут яблоки нашли, ящик, так просто праздник был.

Я не удержался:

— А сколько вас там?

Парень со «стечкиным» ответил одновременно и уклончиво, и с солдатской смекалкой:

— Вы офигеете, сколько нас там еще.

Я достал камеру:

— У вас, наверное, последний шанс сказать родне, что вы живы. Могу записать ролики, вечером им закину.

Но сниматься они не захотели, ни один.

Парень со «стечкиным» оказался моим тезкой. Почти. Назвался Дмитро. Поговорили о бомбежках. По словам Дмитро, глушило страшно, жутко, и только.

— Чтобы разбить бункер, надо три ФАБ-500 положить в одно место. Первая обваливает здание, вторая делает воронку, третья пробивает до бомбоубежища.

— А вы что делали во время бомбежек?

— В «Контрстрайк» по сетке рубились…

Влад еще раз осмотрел собравшихся и выдал диагноз:

— Если бы нас всех переодеть… ну, в спортивные костюмы, и посадить на лавочку в сквере, никто бы не понял, кто тут за что и за кого…

Повисла пауза, я, чтобы ее заполнить, заметил:

— Было бы все-таки интересно понять, из-за чего мы так кроваво…

18-летний «азовец» Назар из Львова оторвался от очередной мины, и я первый раз за много месяцев услышал украинский язык живьем:

— Зтохнувши людын с людынами… (укр.: столкнули людей с людьми).

Дмитро заметил, что «все нормально же уживались», и сообщил, что он из Мариуполя. Но тут не согласился Влад:

— Я из Полтавы, уехал воевать в четырнадцатом году, потому что понимал, что мне там не ужиться. Вот мы все по-русски говорим. А русский-то гнобили, кучу законов напринимали!

Дмитро выдавил:

— Ну… да.

Но быстро собрался: мол, все это наши внутриукраинские дела были, а Россия зачем в это влезла? Я не ожидал от Влада такого ехидства:

— А вы что, хотели, чтобы вы нас просто всех поубивали и никто бы не вступился? Вот за вас сейчас Европа и США, а за нас — Россия. Нормально вам? И нам нормально. То есть ненормально молодость на войне гробить.

Дмитро заметил:

— Я тоже с четырнадцатого года воюю. Тоже молодость… того. Закончилась уже.

Влад оживился: «Где воевал»? Я оставил их разговаривать, и они проговорили час.

Появился наш офицер:

— Пойдемте дальше разминировать.

Мин еще было много — половина Набережного проспекта.

ПРОИГРАВШИЕ ИЛИ ПОБЕЖДЕННЫЕ?

Через час с завода вышла первая партия «захистников». Перед проходом под путями они сдирали с себя пропотевшую броню, скидывали каски и оружие и уходили в плен. Они не чувствовали себя побежденными, скорее — проигравшими. Проигравшими одну битву. И еще, они верили в наше милосердие и точно знали, что им не будут простреливать ноги и выкалывать глаза. Как это делали «азовцы» с нашими пленными.

Первая партия уехала и… почти сразу вернулась — уже с