Шрифт:
Закладка:
Но раз уж нас обнаружили, то скоро сюда нагрянут если не морпехи, то десантники из какой-нибудь крутой и секретной бригады ФБР или ЦРУ, а потому лучше мне изложить всё и по порядку – ведь, скорее всего, это последняя возможность нам самим дать объяснение событиям этого года.
Начать нужно издали, с 1979 года, с бар-мицвы Аарона. Сразу после нее я из Миши стал Моисеем – при получении израильских документов взял имя дедушки, погибшего в Бабьем Яре. А спустя пару лет и моя сестренка сменила имя: вместо Марины стала Мириам.
После бар-мицвы Аарон улетел с отцом домой в США, продолжил учебу в иешиве, но в раввины не пошел, а поступил в Бостонский MIT на биологический факультет, и еще с третьего курса нырнул в создание микробиороботов для лечения кучи болезней – от аутизма и Альцгеймера до рака молочной железы и плоскостопия.
Мириам училась в школе для вундеркиндов при Иерусалимской консерватории, но после армии отложила скрипку и поступила на иняз Иерусалимского университета. При ее абсолютном слухе она еще в школе легко взяла иврит, английский и французский, а в университете – арабский и фарси, потом защитила докторскую диссертацию по древней арабской литературе, но, слава Богу, замуж вышла за еврея – композитора и дирижера Герша Новака, своего ухажера еще с пятого класса.
А я после армии поступил в хайфский Технион, на computer engineering, компьютерную инженерию, а затем с головой ушел в лазерные и квантовые технологии, где изобрел всякую всячину и получил кучу патентов, частично засекреченных, а частично применяемых в коммерческой продукции. Эти патенты сделали меня миллионером, хотя нобелевку я получил вовсе не за открытия на квантовом Клондайке, а за исследования космической плазмы.
Микробиороботы дали нобелевку Аарону, стали лекарствами и принесли ему даже больше денег, чем мне мои лазерные и прочие патенты.
Короче говоря, в Стокгольм на вручение Аарону Нобелевской премии я, Мириам и Герш прилетели шесть лет назад, то есть еще до окончательной исламизации Швеции. И поздно ночью, после всех церемоний и королевского бала, мы остались с Аароном вдвоем в каминном зале Гранд-отеля, посмотрели друг другу в глаза, и я сказал:
– Ну, что? М-может, х-хватит соревноваться?
Легкое заикание осталось у меня с детства, как память о Киеве и подполковнике Ищенко.
Аарон улыбнулся:
– А что теперь делать?
В 1979 году, когда я оказался на бар-мицве Аарона, мы с ним были почти одного роста, но потом, в школе и в армии, я пошел вширь, стал этаким коренастым качком, а он, американец, в армии не служил, спортом не занимался и вытянулся вверх до метра девяноста, чтобы теперь, в шестьдесят пять, ссутулиться, облысеть и стать типичным «ботаником».
Из тонкого гостиничного бокала с вензелем «Grand hotel» я отпил дармовой гостиничный коньяк и эдак влёгкую, словно невзначай, предложил:
– Может, поможем Мириам выиграть выборы?
– Как? – тут же всерьез спросил Аарон.
Он еще тогда, у Стены Плача, влюбился в мою сестру, но как-то по-детски, словно от изумления редкой птичкой. Улетев в свой Бруклин, помнил о ней и, возможно, мечтал, но круглосуточное изучение Торы, Танаха, Талмуда и томов комментариев к ним начисто выбивает из головы ешиботников мысли о девочках. Правда, в студенческие годы он прилетал на каникулы в Израиль, а потом даже полгода практиковался в биолаборатории иерусалимского универа, но Мириам в то время была еще школьницей…
– Дадим ей деньги на избирательную кампанию, – сказал я.
– А она возьмет?
Это был хороший вопрос. С тех пор как Мириам пошла в политику и создала свою партию, она не взяла у меня ни шекеля, под каким бы предлогом я не пробовал дать ей или ее партии хоть пару «лимонов». Перед каждым своим днем рождения даже специально предупреждала: «Никаких денег! Подаришь только цветы!» И, в общем, была права – в Израиле, если подаришь политику пару шекелей, журналисты тут же раздуют это до миллиона. Уж на что непотопляемым был Биби Нетаньяху, а чуть было не погорел на дареных сигарах…
– Хорошо, – сказал я Аарону. – Тогда давай поможем Израилю.
– Деньгами?
– Ну, деньгами ему помогают Адельсон, Абрамович и прочие миллиардеры, нам с ними не тягаться. Но если два нобелевских лауреата подумают…
Разговор, повторяю, происходил шесть лет назад, до отмены Нобелевской премии, которая оскорбляла шведских мусульман обилием евреев-лауреатов и отсутствием лауреатов-мусульман. То есть Аарон стал лауреатом в конце 2018 года, который, если вы помните, был очень бурным. Сначала Дональд Трамп перенес в Иерусалим американское посольство и тем самым США признали наконец Иерусалим – весь Иерусалим! – нашей столицей. Это, конечно, вызвало бурю в мусульманских странах, из Сирии иранский Корпус стражей исламской революции обстрелял наши позиции на Голанах, из Тегерана аятолла Ахмед Хатами пригрозил разрушить Тель-Авив и Хайфу, а ХАМАС из сектора Газа стал каждую пятницу, в канун шабата, бросать на наших пограничников десятки тысяч палестинцев, это у них называлось «Великий марш возвращения»: они швыряли в наших ребят камни и бутылки с зажигательной смесью, пускали на разделительный забор горящие покрышки, а специально обученные подростки запускали на нашу территорию воздушные шары с зажигательной смесью и взрывпакетами, эти шары поджигали поля, леса и плантации и сгубили пожарами огромные территории.
И хотя в ответ на это Трамп признал и Голаны нашими, но признать нашей землей всю Иудею и Самарию – на это «guts» не хватило, по его плану мы должны в обмен на признание арабами Израиля отдать им семьдесят процентов Иудеи и Самарии. Но как иудейская территория может быть не еврейской, если она даже называется Иудеей? Разве это не то же самое, как если бы кто-то сказал, что Среднерусская равнина вовсе не русская…
– Ты знаешь, – задумчиво произнес Аарон, отставив свой бокал с кошерным израильским вином на мраморную крышку столика у горящего камина и глядя сквозь темное окно на заснеженный берег стокгольмского залива. – Я еще в детстве спрашивал отца, как Всевышний сотворил десять казней египетских. Ну, нашествие саранчи, мор скота, молнии, огненный град
