Когда полицейские пересекли черту Дина, к остальным запахам добавилось тошнотворное зловоние вареной капусты и нечистот. Это был один из самых бедных и антисанитарных районов города – кучка усталых, обветшалых бараков, где квартиры сдавались в основном тем, кто работал на мукомольном производстве. Целые семьи ютились в паре комнатушек, а бывало, что и в одной. Многие перебрались сюда в надежде хоть на какой-то заработок, после того как правительство стало разгонять горские общины на Северо-Шотландском нагорье и сносить деревеньки на Шотландской низменности, чтобы освободить место для пастбищ, промышленных предприятий и охотничьих угодий. И многие оставались тут жить в полнейшем ошеломлении и растерянности от душной, суетливой тесноты, которая вызывала у них клаустрофобию после бескрайних небес, прозрачного воздуха и просторов покинутой родной земли.

Плачевные условия жизни в Дине стали bete noire[46]для либеральных кругов Эдинбурга, и уже шли разговоры о сносе и реновации. Издатель газеты «Шотландец» сэр Джон Финдлей приобрел обширные участки земли вдоль берегов реки Лейт и обнародовал свое видение новой модели современной деревни, где не будет допотопных бараков, а будут нормальные жилые дома, построенные по современным стандартам, для тех, кто трудится в поте лица на окрестных мельницах.

Пока же, однако, деревня Дин загнивала в нищете, пороках и насилии. До Хайда вдруг дошло, что именно отсюда прибежала к нему той ночью перепуганная девочка Нелл Маккроссан – вероятно, спешила на мельницу, где она работала.

Дом по нужному адресу нашелся быстро. Трехэтажная деревянная развалюха неуверенно жалась боком к каменному соседу покрепче и постарше, как пьянчужка, ищущий опоры у товарища на гулянке.

– Ну что, это вам о чем-нибудь напоминает? – спросил Ринтул.

Хайд покачал головой.

– Адрес, конечно, примерный, но вы, Эдвард, сказали именно так: вас, мол, ждут у старого деревянного доходного дома на этой улице. Других деревянных домов тут нет.

Капитан, пожав плечами, подошел к двери и постучал. Открыла на стук невысокая, очень худая и бледная женщина с безжизненными глазами и волосами цвета соломы. На вид ей можно было дать от тридцати до шестидесяти лет, подумал Хайд. Он знал, что жизнь этих людей тяжела и годы для них идут один за два.

– Я ищу ту, кого называют Старая Флора, – сказал капитан. – По-моему, она живет здесь.

– Нету здеся никого с такой кличкой, – отозвалась женщина с сильным горским акцентом и собиралась закрыть дверь у него перед носом, но Хайд помешал ей это сделать, поставив ногу в тяжелом ботинке между створкой и косяком.

– Мы из полиции, мадам. Настоятельно прошу вас отнестись к моим вопросам со всем вниманием.

– Прям-таки из полиции? – настороженно поинтересовалась женщина неопределенного возраста.

– Да, – подтвердил спутник Хайда. – Я главный констебль Ринтул, а это суперинтендент сыскного отделения капитан Хайд.

Женщина со вздохом распахнула дверь, которая заскрипела в петлях на все лады. Свет от лампы у нее за спиной упал на лицо Хайда, и тот почувствовал, что хозяйка насторожилась еще больше.

– Я приходил сюда тем вечером, когда неподалеку, на реке, нашли труп мужчины, – сказал он. – Я был в Дине, потому что договорился о встрече с женщиной по имени Старая Флора.

– Да ну? Так ее тута нету уже. Была, да вернулась домой, на Высокогорье. Она ненадолго приезжала.

– А где ее дом?

– Дальше на севере, если уж точно – на северо-западном побережье Аргайла. Она у нас тут недолго жилье снимала, временно вроде как. Порешала свое дело в Эдинбурге и съехала.

– Какое дело? – спросил Ринтул.

Женщина в саркастическом замешательстве перевела взгляд с одного полицейского на другого. Даже хмыкнула недоверчиво:

– А вы точно из полиции?

Хайд со вздохом достал из кармана удостоверение и выставил перед ней.

– Дык тогда и сами должны знать, – пожала она плечами.

– Что мы должны знать? – спросил Хайд, начиная терять терпение.

– Дык по какому делу она тут была. Ясно ж, по какому. По висельному.

– Что за висельное дело? Вы о том убийстве? О мертвеце, найденном на реке?

Женщина опять хмыкнула – теперь уже издевательски:

– Вот уж нет. Я о другом, о законном убийстве. О том, которое вы сами учинили. Чего это вы никак вспомнить не можете, раз говорите, что были тут тем вечером? Разве ж можно забыть такой гвалт?

– Какой гвалт?

– Тот, что Флора устроила с другими горскими бабами. Как будто своре собак разом хвосты отдавили. А все потому, что ее сына должны были повесить и отказались отдавать его тело, чтоб похоронить можно было. Сказали, мол, похоронят на тюремном кладбище, такие вот дела. Потому они и решили тут все устроить.

– Что устроить? – спросил Хайд, стараясь держать себя в руках.

– Плач по будущему покойнику. Собрались здесь, чтобы оплакать ее сына.

Хайд почувствовал, как все его тело охватывает ледяная дрожь. Плач. Теперь все обрело смысл. Теперь он понял, откуда в ту ночь доносились стенания банши.

– Старая Флора… Она мать Хью Моррисона? – уточнил капитан.

– Была, верно, – кивнула женщина. – Тот мальчишка, дурачок-горемыка, которого вы повесили, как раз ее сын. Старая Флора, она ж Флора Моррисон.

Хайд и Ринтул многозначительно переглянулись.

– Вот в чем дело, – сказал Хайд Ринтулу. – Я по какой-то причине должен был встретиться здесь в тот вечер с матерью бедного Хью Моррисона. Должно быть, она хотела мне сказать что-то важное. – Он снова взглянул на женщину: – Мне нужен адрес миссис Моррисон.

– Говорил же я, – сказал Ринтул, когда они поднимались в горку по мощеной дороге, ведущей прочь от деревни Дин, – у вас был серьезный повод оказаться той ночью в окрестностях реки Лейт. Правда, я понятия не имел, что Старая Флора, о которой вы тогда упоминали, – на самом деле мать Моррисона, но теперь все прояснилось.

– Верно. И нашлось объяснение завываниям банши, которые я слышал в ту ночь. Они оплакивали не повешенного с Лейта, а другую скорую смерть.

– Что-что? – не понял Ринтул.

– Банши, согласно легендам, являются оплакать умирающего, и по старинной гэльской традиции женщины в горских селеньях тоже устраивают плач на похоронах. Традиция эта настолько важна и почитаема, что есть профессиональные плакальщицы – они за деньги проводят обряд оплакивания на погребениях и ночных бдениях. Именно это я и слышал в ту ночь – стенания горских женщин по юноше, которого мы должны были повесить следующим утром. – Хайд обернулся, бросив взгляд через плечо, – ему послышались чьи-то шаги за спиной. Но позади никого не было.

– И что теперь? – спросил Ринтул. – Что насчет дела Моррисона?

– В