Время от времени на площади останавливались все новые и новые автомобили. Из них выходили самые разные люди.

Феридун-бей предусмотрительно привез жену и тещу на самый край и встал за тележкой ягодника.

— Бабушка… может быть, попросить у ягодника скамеечку для тебя? — спросил Бюлент.

На что Надидэ-ханым с улыбкой ответила:

— Дитя мое… Не такая уж я старая, как ты думаешь.

Среди этих песен и мелодий Надидэ-ханым послышалось нечто смутно знакомое.

Эта музыка, флажки, фонарики, нарисованные змейки, украшенные гирляндами из алой и зеленой папиросной бумаги двери театра напомнили Надидэ-ханым давние ночи Рамазана и Диреклерарасы, и в ее сердце, которое с годами утратило всякую чувствительность, словно мертвый зуб, появилась тупая боль.

Феридун-бей, который принял задумчивость тёщи за усталость, снова предложил ей скамеечку ягодника. Однако в ней больше не было нужды. С сияющим лицом в дверях показался родственник.

Этим вечером было невероятно многолюдно. Двое мужчин, казалось, плыли, открывая женщинам дорогу в этом потоке. Семейство миновало длинный проход с земляным полом, спустилось по узкой лестнице и прошло по коридору к ложе вслед за другими зрителями в галерее.

Первым шел родственник, одной рукой он держал за запястье ханым-эфенди и освещал путь карманным фонариком, который был в другой руке.

Два места в ложе, зарезервированные для гостей, находились в конце коридора. Наджие-ханым, Надидэ-ханым и Феридун-бей сели в главной ложе, молодые же сели на второе место. Ложи и галерея были построены на толстых жердях. Родственник увидел, что Надидэ-ханым смотрела на все это с тревогой, и сказал:

— Ты не волнуйся, тетушка… Клянусь Аллахом, городские инженеры сегодня снова осмотрели и проверили их.

Пожилая женщина, осмотревшись и не найдя места, куда можно было бы убежать в случае чего, громко ответила:

— Все в порядке, дитя мое. О чем тут беспокоиться?

Все ряды партера были до отказа заполнены людьми. Господа с открытой головой и в фесках, дамы в мехах, школьники, солдаты, шоферы, крестьяне, женщины в чаршафах и современные девушки…

Образовалась такая давка, что юноша в синей рубахе закричал:

— А ну-ка, дамы и господа… так не годится, дайте дорогу нашим музыкантам, пусть пройдут. — В самом деле, тащить барабаны сквозь толпу оказалось более чем проблематично.

В ложах сидели важные люди. Родственник, который стоял позади Феридун-бея, временами наклонялся к нему и произносил имена важных персон.

Когда ханым-эфенди пила кофе, уже начали петь. Они напомнили ей те песни, что она слышала еще в детстве, с той лишь разницей, что сейчас балет подтанцовывал певице в ритме фокстрота. Фокстрот исполнял тот самый парень в синей рубахе, который так умолял дать дорогу музыкантам, и девушка из балета. Ее партнер плясал не в такт, поскольку уже очень устал и его башмаки с бантами, видимо, были ему маловаты, и этим раздражал артистку. Музыканты, которые видели, как девушка нервно делала знаки глазами и ругала партнера, захотели разыграть ее. Из трубы начали вылетать весьма странные звуки, а темп совершенно сбился. Наконец артистка не выдержала и громко сказала музыканту:

— Не надо дурачиться… играй как положено!

Вдруг театр неожиданно взорвался смехом и аплодисментами. Когда на втором этаже затопало множество ног, ханым-эфенди, держась за край ложи, читала про себя молитвы.

При выходе каждой новой певицы гости спрашивали:

— Это ли Мюджелла Сузан-ханым?

— Нет, — отвечал родственник. — Восточная Грета Гарбо не выйдет на сцену, пока не покапризничает, как следует. Когда она появится, театр взорвется аплодисментами.

Как рассказывал родственник, который весьма хорошо был знаком с театральной жизнью, у этой артистки в Анкаре имелось множество поклонников. Но ее благосклонность заслужили лишь трое из них.

На прошлой неделе из-за нее в театре случилась драка, а за две ночи до этого какой-то пьяный в баре хотел ее избить.

Ханым-эфенди спросила:

— А что мы будем делать, если и на этот раз разразится шум? — И тысячу раз раскаялась в том, что согласилась поехать сюда.

Наконец настал черед «Греты Гарбо». Узнав об этом, народ поднял невообразимый шум, грянули аплодисменты. В том, как рабочий поднимал занавес, было что-то завораживающее.

Ханым-эфенди увидела за одной из кулис расшитое серебряными и золотыми нитями и бусинками синее платье. Это была Мюджелла Сузан-ханым. Однако, как и говорил родственник, она жеманничала перед выходом, разговаривала с окружающими и курила. Наконец, сделала милость и, подпрыгивая, выскочила на сцену.

Вдруг Наджие слегка подтолкнула мать и тихо вскрикнула:

— Мама… Это же наша Гюльсум…

Тем временем «Грета Гарбо», стоя на краю сцены, тихо приказала что-то музыкантам и начала петь. Тогда у Надидэ-ханым тоже не осталось сомнений: Мюджеллой Сузан была именно Гюльсум.

Она поправилась и даже похорошела. Она удалила два огромных резца, которые, когда она была еще ребенком, торчали из-под верхней губы, и вставила на их место два сверкающих золотых зуба, которые придавали ее раскрашенному лицу особое сияние. Гюльсум соблазнительно стреляла глазами, покачивала бедрами, развязно смеялась. Иногда она просила остановить музыку и без всякого стеснения разговаривала с музыкантами и даже с теми, кто сидел в первом ряду.

Но теперь пожилая женщина больше ничего не замечала. Перед ее затуманенным взором предстал детский театр на верхнем этаже дома, занавес из простыней и прежняя маленькая Гюльсум в декольтированном платье и с перемазанным смешавшимися от слез красками лицом, которая пела песенку.

* * *

Через пятнадцать-двадцать минут в дверь ложи тихонько постучали. Обернувшись, ханым-эфенди различила в темноте коридора лицо Гюльсум.

Девушка наблюдала за происходящим из-за кулис и, увидев их, узнала и захотела пообщаться с ханым-эфенди, увидеть ее еще раз.

Гюльсум смыла краски с лица и завернулась в черную мантию, дабы никто из поклонников не узнал ее. Крича и задыхаясь от плача в темноте коридора:

— Милая ханым-эфенди… милая ханым-эфенди… — она подбежала к ней, опустилась на пол и целовала колени Надидэ-ханым.

Затем Гюльсум умоляла хоть разок увидеть Бюлента. Распущенная певичка, которая незадолго до этого разговаривала со сцены со зрителями, под воздействием неизвестной силы снова стала невзрачным и униженным ребенком.

Зрители, ожидавшие новой песни от Мюджеллы Сузан, топали ногами и кричали: «Грета Гарбо… Просим!» А ханым и ее приемная дочь, обнявшись, плакали, не в силах расстаться.

Решад Нури Гюнтекин — классик мировой литературы, родился в 1889 году, преподавал французский язык и служил атташе по делам культуры в посольстве Турции в Париже. Его книги и по сей день самые читаемые в Турции, по ним снимаются фильмы и сериалы,