— Как дела, дитя мое? Я болела, поэтому и не приходила тебя проведать. Но все время думала о тебе. По-моему, ты стала выглядеть лучше… как ты?..

Больная ничего не ответила и только смотрела на гостью огромными глазами, которые казались еще больше на ее совершенно исхудавшем, осунувшемся лице.

Она медленно вытащила свою руку из руки ханым-эфенди, беспокойно отвернулась в другую сторону и больше не смогла пошевелиться.

Этот жест уже был знаком ханым-эфенди. Незадолго до этого, сидя в телеге на морском берегу, она точно так же отворачивалась с видом обиженного ребенка, когда ревновала своего мужа. Тогда ханым-эфенди думала, что женщина плачет, и ее сердце сжималось. Значит, сейчас больная точно так же вела себя по отношению к ней. Но почему?..

Ханым-эфенди застыла на месте, будто статуя.

Не было сомнений в том, что больная узнала правду. Может быть, до нее дошли каике-то слухи, а может, в одном из приступов болезни или во сне, приснившемся ей однажды ночью, собрались воедино ничего не значащие фразы, манеры, взгляды, тайные перешептывания. С одной стороны, она видела, как сильно ее любят, но с другой — видимо, ждала какого-то подвоха от этой странной семьи.

В тот день Надидэ-ханым вернулась домой в таком состоянии, что ее дочери немедленно бросились к ней.

— Что с тобой, мама? — закричали они.

Шакир-бей начал отчитывать тещу твердым, но в то же время ласковым голосом:

— Уважаемая теща-ханым-эфенди… Я не хотел вам говорить это, но придется. Вы уже пожилая, нервная, по правде сказать, больная женщина. Как же вы можете ухаживать за другими больными, когда сама нуждаетесь в уходе? Впрочем, здесь не только ваша вина. Вашим дочкам тоже не помешало бы немного подумать о вас…

Теперь уже Дюрданэ набросилась на мужа:

— Думай, что говоришь. Разве маме скажешь что-нибудь поперек? Когда она поднялась с постели со словами «я уезжаю», мы с Наджие пытались помешать ей: «Мы не можем пустить тебя в таком состоянии… Как бы там ни было, но сегодня еще отдохни», — сказали мы ей. Но она нас разогнала: «Идите-ка занимайтесь своими делами!» Мама же не ребенок, чтобы можно было отвести ее за руку и запереть в комнате…

В ту ночь пожилая женщина не могла сомкнуть глаз до рассвета. Она открывала глаза: больная смотрела на нее неимоверно большущими глазами; закрывала — и снова видела ее… С той лишь разницей, что больная отворачивалась к стене.

На следующее утро Надидэ-ханым, хоть и чувствовала себя совершенно здоровой, прикинулась больной.

— Дети мои, мне плохо. Сегодня непременно отвезите меня в Стамбул, если я останусь здесь, мне станет еще хуже, — сказала она.

После этого никакая сила не могла заставить ханым-эфенди увидеться с больной с глазу на глаз…

Несмотря на моросящий дождь, в тот же день они уехали в Стамбул.

Глава тридцать пятая

Теперь возле больной осталась только Гюльсум.

Так как дорога от их дома до дома Мурат-бея была довольно долгой, новости о здоровье больной поступали нечасто. Лишь Мурат-бей, когда бывал в Стамбуле по делам, раз в несколько дней приходил к ним в особняк и каждый раз плакал: «Доктор сказал, что жить ей осталось не больше недели… Бедный я, несчастный, не вижу, куда ноги несут…»

Несмотря на то что хозяйка дома уже встала на ноги, она считала, что пока еще никак не может полностью поправиться. Но как только видела Мурат-бея, ей и вправду становилось нехорошо. Иногда, если у нее было время, она даже укладывалась на софу, накрывала колени покрывалом и ныла:

— Я не могу смотреть за вами, Муратик. Аллах свидетель, я очень расстроена. Но ведь я тоже больна. Чтобы не тревожить детей, стискиваю зубы, но мое теперешнее состояние мне совершенно не нравится…

Мурат со словами: «Храни вас Аллах, тетушка долгие годы…» — растирал ей плечи.

Спустя какое-то время визиты Мурат-бея стали более редкими и в конце концов прекратились совсем.

* * *

Был дождливый вечер. Перед домом остановилась какая-то машина. Сидевшая в углу у окна хозяйка дома сказала: «Может, с добрыми намерениями», — прильнула к стеклу и в темноте улицы узнала крупную фигуру Мурата. Держа в руках небольшой чемоданчик, он высаживал из машины сидевшую рядом с шофером Гюльсум с двумя детьми на руках.

Надидэ-ханым, повернувшись к дочерям, которые стояли за ней, чтобы лучше рассмотреть улицу, прижала руки к груди.

— Увы, дети мои. Несчастная покинула нас… — простонала она.

Они сбежали по лестнице, со словами: «Не рви сердце, мама… Не говори так!» Через полминуты внизу послышались всхлипывания и плач Мурата.

Надидэ-ханым наконец пришла в себя и, когда уже собиралась спуститься с лестницы, увидела трагическую сцену. Мурат положил голову на плечо Феридун-бею, который только что вошел с улицы и так и не удосужился снять грязных сапог, и плакал. Майор говорил, поглаживая его по спине: «Крепитесь, братец… крепитесь… Аллах милостивый, он вас утешит…» Заметив хозяйку дома, мутасарриф поднял руки вверх и простонал:

— Ах, тетушка… Все-таки случилось то, чего мы все так опасались.

Когда закрылась дверь на улицу, вокруг уже совсем потемнело. Феридун-бей предположил, что темнота во дворе усиливает трагичность ситуации.

— Зажгите-ка светильник. Ну, чего стоите? — начал кричать он.

Гюльсум взяла детей за руки и молча стояла перед дверью. Наконец, когда принесли светильник из кухни, стало видно ее опухшее от плача лицо.

Когда Феридун-бей взял Мурата под руку и увел наверх, барышни, говоря что-то жалостливыми голосами, подошли к детям. Однако те с опаской прятались за спиной Гюльсум, как дикие. Для них это было естественно. Но что же произошло с Гюльсум?

Девочка стояла перед дверью как чужая, будто первый раз пришла в этот дом. Она не смотрела ни на кого и время от времени подносила к лицу носовой платок и вытирала глаза и нос.

Больная скончалась ночью под утро. А днем ее похоронили.

В доме существовал обычай: новости о смерти скрывались от детей, им говорили, что их умершие матери отправились в хадж в Бурсу, а отцы — в Мекку. Детям Мурата можно было и не рассказывать эту сказку. Поскольку в этой суматохе до них никому не было дела, они все видели. Когда в саду сколачивали гроб, они бродили вокруг, бросали ветки и хворост в костер, на котором грелся котел с водой для обмывания. И, наверное, даже наблюдали, как обмывают их мать, спрятавшись в