Шрифт:
Закладка:
Уйду, а ты все будешь повторять
Опять, опять, опять, опять, опять…
Мои книги
Мои (не знающие, кто я) книги —
Такой же я, как и черты лица
С бесцветными глазами и висками,
Которое пытаю в зеркалах
И по которому веду ладонью.
Не без понятной грусти признаю,
Что все, чем жив, останется на этих
Листках, не ведающих про меня,
А не других, перебеленных мною.
Так даже лучше. Голоса умерших
При мне всегда.
Талисманы
Экземпляр первопечатной Снорриевой «Эдды»,
опубликованной в Дании.
Пять томов шопенгауэровских «Сочинений».
«Одиссея» Чапмена в двух томах.
Сабля, сражавшаяся в глуши.
Мате с подставкой-змеей, привезенный
прадедом из Лимы.
Стеклянная призма.
Камень и веер.
Стертые дагеротипы.
Деревянный глобус, подарок Сесилии Инхеньерос,
доставшийся ей от отца.
Палка с выгнутой ручкой, видавшая степи Америки,
Колумбии и Техаса.
Набор металлических столбиков с приложеньем
дипломов.
Берет и накидка почетного доктора.
«Мысли» Сааведры Фахардо, пахнущие
испанской краской.
Память об одном рассвете.
Стихи Марона и Фроста.
Голос Маседонио Фернандеса.
Любовь и слова двух-трех человек на свете.
Верные мои талисманы, но и они не помогут от тьмы,
о которой лучше молчать, о которой
поклялся молчать.
Свидетель
Во сне он видел рыцаря-гиганта,
который видел свой, британский, сон,
и подвиги свершать задумал он,
и, сев в седло, пришпорил Росинанта.
Вращались крылья мельницы огромной,
без страха он ее атаковал.
Копье сломалось, конь его упал,
и человек был сброшен вероломно.
Как падал долговязый сумасброд,
увидел сын соседа ненароком,
не знал тот мальчик, по каким дорогам
он в недалеком будущем пройдет.
В Вест-Индии ему предстанет сном
то, что он видел этим странным днем.
Ночной кошмар
В глубинах сна – еще другие сны.
Я ночью в воды темные ныряю,
дневные впечатления смываю,
и под водою мутной мне видны
великое Ничто и скудость чуда.
Вот зеркало с моим чужим лицом,
вот лабиринт – и я затерян в нем,
вот сад, что явлен мне из ниоткуда.
Ночной кошмар. Он из миров иных.
То, что бесспорно лишено названья,
то, что из тьмы и древнего сказанья
осталось на сетчатке глаз моих.
Зачем во мне в ночи растет угроза
мне самому: нелепейшая роза?
Восток
Рука Вергилия минуту медлит
Над покрывалом с ключевой струей
И лабиринтом образов и красок,
Которые далекий караван
Довез до Рима сквозь песок и время.
Шитье дойдет строкой его «Георгик».
Я не видал, но помню этот шелк.
С закатом умирает иудей,
К кресту прибитый черными гвоздями,
Как претор повелел, но род за родом
Несчетные династии земли
Не позабудут ни мольбы, ни крови,
Ни трех мужчин, распятых на холме.
Еще я помню книгу гексаграмм
И шестьдесят четыре их дороги
Для судеб, ткущих бдения и сны.
Каким богатством искупают праздность!
И реки золотых песков и рыбок,
Которыми Пресвитер Иоанн
Приплыл в края за Гангом и рассветом,
И хайку, уместивший в три стиха
Звук, отголосок и самозабвенье,
И духа, обращенного дымком
И заключенного в кувшин из меди,
И обещанье, данное в ночи.
Какие чудеса таит сознанье!
Халдея, открывательница звезд;
Фрегаты древних лузов, взморье Гоа.
Клайв, после всех побед зовущий смерть.
Ким рядом с ламой в рыжем одеянье,
Торящий путь, который их спасет.
Туманный запах чая и сандала.
Мечети Кордовы, священный Аксум
И тигр, который зыбится как нард.
Вот мой Восток – мой сад, где я скрываюсь
От неотступных мыслей о тебе.
Белая лань
Из английских баллад, с их лужаек зеленых,
Из-под кисточки персов, из смутного края
Прежних дней и ночей, их глубин потаенных,
Ты явилась под утро, сквозь сон мой шагая?
Беглой тенью прошла на закате неверном
И растаяла в золоте через мгновенье —
Полувоспоминание, полузабвенье,
Лань, мелькнувшая зыбким рисунком двухмерным.
Бог, что правит всем этим диковинным сущим,
Дал мне видеть тебя, но не быть господином;
На каком повороте в безвестном грядущем
Встречусь я с твоим призраком неуследимым?
Ведь и я только сон, лишь чуть более длинный,
Чем секундная тень, что скользит луговиной.
The unending rose[30]
Сусане Бомбаль
Когда Иран в шестом столетье хиджры
Увидел с минаретов черный рой
Щетинящейся пиками пустыни,
Аттар из Нишапура посмотрел
На розу и сказал, почти неслышно,
Как бы мечтая, а не говоря:
– Твой смутный мир в моих ладонях. Время
Сминает и не замечает нас
В глухом саду закатною порою.
Я влажным ветром чувствую тебя.
Приливом аромата ты доходишь
К лицу склонившегося старика,
Который знал тебя гораздо раньше,
Чем видел в детстве на картинках снов
Или дорожках утреннего сада.
Ты светишься то белизною солнца,
То золотом луны, то багрецом
Клинка, неколебимого в победах.
Я слеп и неучен, но понимаю:
Пути неисчерпаемы. Во всем
Таится все. Ты – музыка и небо,
Чертоги, духи, реки, – потайная,
Бездонная, вневременная роза,
Господень дар безжизненным зрачкам.
Примечания
Брунанбург, год 937
Это слова сакса, сражавшегося в битве, где короли Уэссекса одержали победу над коалицией шотландцев, данов и бриттов под началом Анлафа (Олафа), короля Ирландии. В моем стихотворении слышны отзвуки оды тех времен, которую блистательно перевел Теннисон.
Элегия
Скильд
