Шрифт:
Закладка:
— В городах еще и не такое можно встретить. И разве ты не понял, что не из наших он? Пришлый какой-то. В чужих землях, я слыхал, у каждого лишь одно умение. На многое у них разумения не хватает.
К счастью, вскоре мы наткнулись на кожевенника, и тот быстро спроворил мне наручи из твердой, как дерево, кожи. Крепкие, толстые, они плотно облегали руку и запястья до локтя, не мешая движению, и затягивались прочным шнурком, который можно было хитро спрятать внутри.
Я все еще разглядывал обнову, за которую отдал аж полмарки серебром, целую корову за двое наручей, как из толпы вынырнул невысокий тощеватый парень, видевший не меньше двадцати зим. Некрасивый, с черным кучерявым волосом на макушке и на лице, он сразу мне пришелся не по душе, напомнив иноземного цирюльника.
— Тулле, сын Скаге, ты ли это? — притворно осклабился он, широко распахнув руки.
— Свартольв, сын рабыни, — холодно поприветствовал его Тулле. — Далеко ты ушел от дома.
— Так ведь после убийства отца, единственного, кто хоть как-то признавал меня, я уже не мог там оставаться. Ко мне относились как к презренному треллю.
— Кем ты и являешься.
— Наполовину. А наполовину — я сын твоего дяди. Считай, двоюродный брат.
— Дядя тебя не признал, и я не стану.
Тулле хотел уйти подальше от этого Свартольва, обогнул его и двинулся дальше, как тот вдруг крикнул на всю площадь:
— Я слышал, что ты баб избегаешь. А теперь выгуливаешь пегую кобылку?
Я в одно мгновение развернулся, прыжком очутился рядом с рабьим сыном, вытащил нож и приставил его снизу к подбородку.
— Все слышали, он назвал меня кобылой? — рявкнул я, едва сдерживая руку. — Кто готов засвидетельствовать?
— Хакан, сын Эйнара! — отозвался парень неподалеку.
— Эрик, сын Сверра.
— Фолке, сын Анлафа.
— Этого достаточно, — сказал я и вонзил ему нож до самого неба. Свартольв, даром что имел три руны, распахнул рот и заорал, располосовав себе язык до самого кончика. Я улыбнулся ему в лицо и выдернул нож. Из его поганой пасти пена мечей[1] хлестала ручьем. Он свалился на землю и судорожно заикал, захлебываясь собственной кровью.
— А теперь я готов сообщить любому, кто спросит: Кай, сын Эрлинга, собственной рукой порезал слишком длинный язык Свартольву, сыну рабыни, за смертельное оскорбление. Я из хирда Альрика Беззащитного, наш корабль называется «Волчара». Отвечу на любое обвинение и сделаю то же самое, если будет на то нужда.
Никто не выступил в защиту Свартольва, так что мы с Тулле пошли дальше.
— Почему ты просто не убил его? — спросил меня друг. — Ему придется помучиться перед смертью.
— Не хочу, чтобы он попал в дружину к Фомриру и продолжал трепать своим языком. Пусть сдохнет, как жалкая овца. Надеюсь, ты не будешь мстить? Все же он был твоим родственником.
— Никто в нашей семье не признавал его родней. Лишь в его голове между нами было что-то общее. Если бы он был достойным человеком, дядя мог бы его и возвысить из рабов в свободные люди.
— Вот и ладно. Не хотел бы я, чтобы между нами была кровная вражда.
И мы направились в ближайшую пивную, чтобы отметить покупку таких отличных наручей.
Разбирательство по убийству Свартольва было коротким. Местный ярл, отец жениха, пригласил весь наш хирд, опросил свидетелей. Дагна подтвердила, что знает меня и моего отца, что я свободный человек и достойный карл. Защитников или кровников у Свартольва не нашлось, а потому мне даже виру не пришлось выплачивать.
Благодаря столь кровавому и прилюдному убийству хирд Альрика Беззащитного прославился во всем городе, и новая работа не заставила себя долго ждать.
К нашему кораблю подошли два мужа, одинаково косматые, бурые и неразговорчивые, попросили позвать хёвдинга и сказали, что есть у них одна беда, с которой своими силами они справиться не могут.
Было видно, что Альрик им не глянулся. Наверное, по их меркам он выглядел слишком ухоженным, с выбеленными волосами, уложенными в красивую прическу, да и ширина его плеч не потрясала воображение. Хорошо хоть, Вепрь как раз вернулся из города, и мужики, оценив его могутную фигуру и звериное выражение лица, повеселели.
— У нас того, свой хутор, крупное хозяйство. Сотня коров, две с половиной сотни овец, своя земля, три дома да всякие подсобные строения. Рабов одних только десяток, — заговорил один из них. — Женки, понятное дело, дети. Мы живем сами по себе, привозим на продажу мясо да ткани, покупаем то, чего не можем сделать сами. Я ковать немного умею, брат одним топором что хочешь смастерит: хоть миску, хоть лавку или сундук. Мы ни к кому не лезем и у себя никого видеть не хотим.
— Уважаю ваш выбор.
— Со всякой мелочью, навроде волков и медведей, мы и сами справляемся. Твари спускаются редко, и ярловы люди охотно берутся за их изничтожение. Вот только по весне появилась в наших лесах новая зверушка.
— Не тварь? — уточнил Альрик.
— Не тварь. Твари-то всегда неправильные, кривые, а эта хоть и страхолюдная, но вполне себе нормальная: две лапы сверху, две снизу, одна голова. Любит коров задирать и утаскивать в лес. Уже штук пять увела.
— Тролль это, — буркнул второй мужик.
— Мы на него ловушки ставили, да обходит он их. А вдвоем брать такого в копья страшно. А ну как не пробьют они его шкуру? Порвет ведь за милую душу, а потом и до домов наших доберется. Ярл говорит, мол, сейчас у него свадьба на носу, так что через месяц-другой отправит людей.
— Еще два десятка коров уведет, — снова подал голос второй.
— Двадцать коров — это десять марок серебром, не меньше. Вот мы с братом покумекали и решили найти ватагу, что изничтожит тролля. Готовы заплатить марку за работу.
— Марку? — удивленно вскинул брови Альрик. — Ты посмотри на мой хирд. Все как на подбор третьей руны, я сам на четвертой. А самый меньшой мой, Кай Эрлингссон, поди слышал о нем, вчера трехрунного одним ножом уложил.
— Потому и пришли. Слышали, как мальчик из пришлого хирда, не моргнув глазом, язык раскроил хулителю.
Я чуть не зарычал при слове «мальчик». Две руны, а все туда же — «мальчик». Может, и ему язык отрезать, раз пользоваться не умеет? Тулле шагнул вперед, закрывая мне дорогу. Вот же здоровенная орясина, вымахал размером с того же тролля! Сразу и не обойдешь такого.
— Вот и подумали, что, может, возьмутся эти пришлые за нашу беду.
— Одна марка вроде бы и много, — сказал хёвдинг, — а раздели ее на всех — даже по эре на нос не получится. Думаю, три марки было бы в самый раз.
